Какого черта ему понадобилось выяснять, где кончается провинция Квебек и начинается Лабрадор, если при этом не меняется ничего, кроме официального языка (Лабрадор входит в состав Ньюфаундленда, где говорят по-английски, а в Квебеке демонстративно используется только французский) и герба — там на флаге лилии, тут — веточка черной ели. Смотрю на флажок с цветами Лабрадора, который подарила нам Мелани на прощание, и вспоминаю ее пояснения. Это три главных цвета Лабрадора: синий — вода, зеленый — лес, белый — снег. Веточка же черной ели на белом поле символизирует народы, населяющие полуостров. Каждая иголка — один народ, все они восходят к общему стеблю. Имеется в виду не кровное родство, а духовное единство.

Кеннет Уайт утверждает, что железную руду на Лабрадоре открыл не Лоу, а некий священник Бабель.

— Ясное дело, — добавляет он, — зоркие индейцы наверняка обращали внимание на пласты красной почвы, но для них это была всего лишь красная почва, которая разве что могла служить ориентиром. И только сеятель Благой Вести среди бедных и темных аборигенов, скитаясь по Лабрадору, отметил в дневнике все места, богатые железом. Записки священника попали к епископу, тот переслал их в Геологическую комиссию Канады, которая, в свою очередь, поручила Лоу провести геолого-разведывательные работы.

Дело в том, что индейцы — по мнению Уайта — не только были на короткой ноге с Господом Богом, но им просто в голову бы не пришло, что Природой нужно обладать, а не приспосабливаться к ней. Так христианизация северных территорий дала начало их порабощению. К чему это ведет, Кен увидел в Шеффервилле.

Напомню, что с Кеннетом мы расстались позавчера на Северном побережье. Мы свернули налево, в Бай Комо, а он поехал прямо — с остановками в Сет-Иль и в Мингане — до конца дороги в Гавр Сен-Пьер, после чего вернулся в Сет-Иль и на шахтерском поезде двинулся в Шеффервилл. Когда спустя некоторое время мы тоже будем возвращаться этим маршрутом, я поведаю о его приключениях в резервациях Сет-Иль, а также попробую отыскать его индейских знакомых. А вот Шеффервилл мы как раз минуем (он лежит в ста пятидесяти километрах на север от Транс-Лабрадор-хайвея). Так что сейчас — о нем.

Жан-Батист Макензи рассказал Уайту, что железнодорожная линия с Северного побережья в Шеффервилл проложена на месте прежнего индейского тракта, соединявшего реку Святого Лаврентия с Северным Ледовитым океаном. «Каким же чувством пространства обладали индейцы, — вздохнул Кен, — канадцам такое и не снилось». Прошло всего сто лет с того момента, когда насчитывающую сотни тысяч квадратных миль территорию, «принадлежащую» компании «Гудзон Бэй», присоединили к Квебеку, и факт этот до сих пор не дошел до сознания местных жителей. Это примерно как если бы к стране размером с Францию ни с того ни с сего присоединить Сибирь. Или как соотносятся поэтическое пространство и повседневный разум.

Кеннет приехал в Шеффервилл ночью, черной как смола. Задувал ледяной ветер. В ресторане отеля «Лабрадор», где он остановился, за столом, заставленным бутылками с пивом и хот-догами, сидела компания мужчин. В баре гремела дискотека. Утром Кен вышел в город. Повсюду красная грязь и ржавая пыль. В воздухе урчали вертолеты, похожие на стрекоз-монстров, экскаваторы копались в земле, и то и дело раздавались взрывы. Уайт с отвращением разглядывал этот хаос — казалось, он очутился в мире диковинных насекомых. Вот так, значит, выглядит Рай, который сулили индейцам бледнолицые! Трудно поверить, что когда-то здесь была только серо-голубая тишина.

В те времена, когда здесь странствовал Кен, Шеффервилл был центром железной «лихорадки». Открытие богатых залежей гематита, лимонита, магнетита, ильменита, гетита и сидерита привело к тому, что эти места стали безжалостно эксплуатировать. Уайт описывал карьеры, живописно разверзшиеся всеми цветами радуги — от блестящей зелени через красную охру до яркой желтизны. В городе уже не было жестяных будок, коммунальных бараков и Клуба пионеров Лабрадора, о которых рассказывали ветераны. Зато имелись административный центр, бассейн, школа и библиотека, а если кому-то хотелось подышать свежим воздухом, то всегда можно было надеть лыжный костюм и побезумствовать на склонах Олд-Смоки-Маунтин, сносившей это с ледяной улыбкой. Другими словами, в шахтерском Шеффервилле было все, что требуется белому человеку для счастья. Возможность заработать бабки и наслаждаться жизнью. Так утверждали авторы рекламных проспектов.

Другое дело — индейцы! Уайт приводит слова вождя Сиэтла: «Нет такого места на земле, которое не было бы свято для моего народа. Сверкающая игла сосны, песчаный берег реки, легкий туман — все это свято в глазах и в памяти моих людей. Память индейцев заключена в соках, питающих дерево. Что это будет за жизнь, если мы больше не услышим крик гагары и козодоя, кваканье лягушек ночью вокруг пруда. Это конец жизни, начало жалкой агонии».

«Синий путь» Уайта — не только запись конкретного странствия по дорогам и бездорожью Лабрадора, но и рассказ о духовной тропе автора. Так что путешествие по его следам — двойная радость: покоряя определенное географическое пространство, мы совершаем одновременно «геоментальнуюмедитацию». Говоря словами Кена, раскрываем пространственный смысл собственного бытия.

Исполненный отвращении к Шеффервиллу, Кен медитировал в комнате гостиницы «Лабрадор». Повесил на стену большие карты, выпущенные Министерством природных ресурсов Канады, чтобы вдохнуть в тесную каморку немного пространства и сине-белой ауры, в окно наблюдал серо-синее небо и сочинял стихи. В частности, о большой Серой Сове, которую называют Scotiapex nebulosa, странником-тенью…

Да-а, в сущности, каждый из нас — всего лишь тень странника. Можно воспринимать «я», — говорит Уайт, — во временном контексте, как чисто личную историю, но нас интересует не это (как не интересует и история в целом), лучше задуматься над проблемой пространства, с которой нам пришлось столкнуться физически… При этом характерно, что, стремясь постичь пространственный смысл своего бытия, Кеннет добрался аж до Лабрадорского плато. Думаю, это не случайно.

Достаточно сравнить Лабрадор и Тибет. Речь идет о схожем пространстве — тишины и одиночества. Анагарика Говинда[104](на которого ссылается Уайт), рассказывая в «Дороге белых облаков» о тибетском пейзаже, подчеркивал физическое влияние высоты и определенных метеорологических условий на состояние сознания. Это касается и пейзажей Крайнего Севера (замечу, что сам пережил подобное в разреженной атмосфере Ловозерских тундр); Кен заметил, что аналогичным образом связь между физическим, психическим и духовным использует практика йоги, включающая дыхательные упражнения, асаны и искусство концентрации… иначе говоря, пустота пейзажа корреспондирует с опытом внутренней пустоты и позволяет выйти за пределы тесной клетки собственного «я». Открыться, словно плоскогорье.

В более цивилизованных географических широтах эта практика стала невозможна — «культура» уничтожила пространства одиночества и тишины, заполнив каждое пустое место своими гаджетами. Осмотрись вокруг себя — ни одной открытой головы! Все забиты эсэмэсками, музычкой из наушников и мусором из СМИ.