Позвони мне, позвони!

Позвони мне, ради бога.

Через время протяни

Голос тихий и глубокий.

Звёзды тают над Москвой,

Может, я забыла гордость?

Как хочу услышать голос,

Как хочу услышать голос,

Долгожданный голос твой.

Позвони мне, позвони!

Без тебя проходят дни.

Что со мною, я не знаю.

Умоляю, позвони!

Позвони мне, заклинаю!

Дотянись издалека.

Пусть над этой звёздной бездной

Вдруг раздастся гром небесный,

Вдруг раздастся гром небесный

Телефонного звонка.

Позвони мне, позвони!

Песня старая, сто раз слышанная, но сегодня она произвела на меня особое впечатление. Поэт потрясающе выразил моё состояние. Будто нырнул в моё сознание, а потом из сумятицы отчаяния, надежд, паники выстроил, используя простые художественные средства, образ тоскующей женщины. Ирина Муравьёва, наверное, была бы довольна произведённым эффектом: после её пения я разрыдалась.

Слёзы слезам рознь. Плакать от боли, от невозможности доказать свою правоту в споре с родными, плакать из-за гормонов в предменструальные дни, из-за воров, которые стащили у тебя кошелёк в троллейбусе, из-за подружки, которая увела кавалера, – всё это лечебно, терапевтически полезно. Наревелась – и легче стало. Плакать тихо, чтобы бабушка не слышала, кусая подушку, плакать из-за собственной глупости – профукала, идиотка, свою судьбу, – никакого облегчения не приносит. Хуже и хуже становится. Выть хочется, в голос и отчаянно. Теперь понимаю, откуда в старину черпали силы профессиональные плакальщицы. Они настраивали себя, мысленно представляя несбывшиеся мечты, упущенный шанс. Прошлое не вернёшь, остаётся только выть и выть.

Искусав и вымочив почти насквозь подушку, я обессилела и потому утихла. «Надо взять себя в руки, – вяло подумала я, – или хотя бы внести ясность, самой позвонить Косте, по голосу понять его настроение, отношение ко мне…» Ага! Разбежалась! Ничего понять ты сейчас не способна. Но мне требуется услышать его голос. Хоть два слова: «Привет! – Пока!» Может, он не звонит, потому что в аварию попал, гоняет ведь? Тьфу-тьфу! А хорошо бы! Я к нему в больницу ходила бы, носила фрукты и книги, вытирала испарину с лица. И судно подкладывала? Он этим судном в башку мне запустит. А пусть бы чуть-чуть травмировался. Ногу сломал. Висит Костина нога в воздухе на штуке вроде маленького подъёмного крана, я сижу рядом, кормлю как маленького: «Ещё одну ложечку, пюрешечка вкусненькая, открывай ротик». Нет, руки-то у него здоровые. Тогда пусть руки сломает, они у него на двух подставках покоятся перед грудью…

Так! Я дошла до того, что мечтаю Костю покалечить. Мне никто не запрещает ему позвонить. Повод? Есть отличный повод: сказать, что его пожертвования больному ребёнку очень пригодились. Сейчас ребёнка уже готовят к перевозке в Москву, есть надежда, что бесплатно на самолёте МЧС отправят.

Я очень торопилась, боялась, что негаданная решительность меня покинет. Схватила сотовый, зашла в телефонную книжку, выбрала строчку, нажала «вызов»…

– Здравствуй, это Ася! С тобой всё в порядке?

– Привет! Более-менее, – ответил мне… Прохиндей!

– Ой, извини, ошиблась номером.

– Да ладно, Аська! Скучаешь по мне? Я тоже иногда вспоминаю, неплохо время проводили, а?

– Я действительно ошиблась!

– Брось! – не поверил он. – Я тебе позванивал, но бабка твоя гонит волну на меня.

– Мою бабушку зовут Вера Петровна, – невольно втянулась я в разговор. – Она тебе не «бабка»!

– Значит, увидимся? – гнул своё Прохиндей. – Дай сообразить, где и когда. Может, отправишь ба… Веру Петровну прогуляться, а я подскочу? Только не в понедельник и среду, у меня тренировки.

– Не хочу я с тобой встречаться!

– Ты ж первая мне позвонила! Любишь ты, Аська, ломаться. Давай во вторник?

Зазвонил наш городской телефон, бабушка на кухне сняла трубку.

– Хорошо, во вторник, приходите с женой и малышом, приготовлю что-нибудь вкусненькое. У ребёнка нет аллергии на какие-нибудь продукты?

– При чём тут аллергия, то есть жена? Я с тобой хочу увидеться, – многозначительно сказал Прохиндей.

Бабушка приоткрыла дверь, просунула руку с телефонной трубкой и пол-лица с любопытными глазом и носом:

– Костя звонит.

Взрывная волна подкинула меня на стуле. Плохо соображая, я простонала в микрофон:

– Наконец-то! – И выхватила у бабушки трубку: – Да!

– Ася, привет, Костя.

– Да.

Мысленно: «Где ты пропадал? Я измучилась».

– Тебе удобно сейчас говорить?

– Да.

«С тобой всегда удобно, в любой час дня и ночи».

– Мы можем встретиться?

– Да.

«Вот счастье привалило!»

– Если я сейчас подъеду, нормально?

– Да.

«Отлично, великолепно, лучше не бывает!»

– Ася, с тобой точно всё в порядке? – подозрительно спросил Костя.

– Да.

«Только сердце выпрыгивает из груди, ноги дрожат и голова кружится».

– Я не буду к тебе приставать, не бойся.

– Да.

«Хочу, чтобы приставал, ещё больше, чем боюсь».

– Мы будем говорить о русском языке.

– Да.

«Какой, к лешему, русский язык? Впрочем, о чём бы ни говорить, лишь бы его увидеть».

– Через полчаса приеду.

– Да.

«Так до-о-олго?!»

– Ася, тебя заклинило? Кроме «да» другие слова имеются?

– Я буду тебя ждать.

«…вечно. Хотя тридцать минут – это вечность в квадрате или в кубе, это бесконечность…»

Костя положил трубку, затренькали короткие гудки. Я хотела нажать кнопку «отбоя» и только тут обнаружила, что в другой руке у меня сотовый телефон.

– Алло? – непроизвольно спросила я.

– Я тоже буду ждать нашей встречи, – ворковал Прохиндей. – Как сексуально ты да-да-дакала! Весь горю.

Входящие звонки бесплатно, платит позвонивший, поэтому Прохиндей и не подумал отключиться. И услышал то, что не предназначалось для его ушей.

– Пропади ты пропадом! – вырвалось у меня.

– Строптивенькая моя. Соскучилась? Жди! Целую!

– Кретин! Только попробуй заявиться!

Но Прохиндей меня не слышал, отключился.

Тридцать минут – вовсе не бесконечность, когда нужно привести себя в порядок. Умыться, переодеться, зарёванное лицо попробовать замаскировать с помощью косметики, ткнуть кисточкой для туши в глаз и пустить химическую слезу, искать заколку для волос, обнаружить её под тахтой, увидеть себя в зеркале и понять, что макияж не спас, а подчеркнул одутловатость пострыдательную. Снова умыться, сообразить, что кофточка с блёстками не годится. Кто ходит дома в блёстках? Другую кофточку надеть задом наперёд и наизнанку. Во время переодевания смахнуть заколку с волос и наступить на неё. Уронить флакон с духами и превратить квартиру в газовую камеру. Распахнуть окна, чтобы проветрить, и попутно снести на пол горшок с цветами. И ещё задуматься над бабушкиной фразой: «Что ты носишься как угорелая?» Странно, угорелые, то есть надышавшиеся угарным газом, по идее, лежат в обмороке, а не бегают. Тогда откуда это выражение?