таблички). Попытки повысить ресурсную обеспеченность конфликта за счет внешних источников идут, но они не выглядят чем-то серьезным. Прямо сейчас какие-то шашни крутятся с Северной Кореей, но здесь есть очевидный и очень быстрый предел возможностей — Китай не даст опустошить северокорейские склады, так как в случае военного кризиса в своем регионе у него там попросту нет других союзников, да и Ким Чен Ын союзник своеобразный. Сильно не разбежишься. Примерно в такой же ситуации была и царская Россия в Первую мировую войну. По сути, ее наступательные возможности тогда прямо зависели от того, пришлет ли Англия миллион винтовок или нет. Если нет — то и вариантов тоже не особо. Такая же история была и с артиллерийскими снарядами — в общем, тут историки, которые хорошо знакомы с этим периодом, могут многое чего порассказать. Однако есть и еще один момент, который роднит нынешнюю ситуацию с «той». Это коллективное психологическое восприятие. Да, безусловно, в самом начале патриотический психоз и угар, но вот потом — увы. Смысл мероприятия как был, так и остался неясным, а потому желание воевать у участников его шло по наклонной. Что характерно — так как Россия была крестьянской страной, то армия тоже была чисто крестьянской, а в этой среде, с одной стороны, была обреченность, с другой — традиционное решение проблемы несогласия с проводимой политикой через ее бойкот. В современном изложении мы видели, как работает бойкот во время «пандемии», когда люди правдами и неправдами уклонялись от живительного укола, смысл которого был неясен, а вот опасения выглядели вполне обоснованными. В Первую мировую бойкот выражался массовой сдачей в плен. Русские солдаты занимали ведущее место по этому показателю среди всех воюющих армий. Ну, и отказники, конечно. На современном военном сленге это так называемые «пятисотые». Заградотряды, кстати, придумал Николай Второй и внедрил их массово именно в ходе Первой мировой. Не от хорошей жизни, надо понимать. Еще один момент, сильно напоминающий нынешнюю ситуацию. Если крестьяне хочешь-не хочешь, но становились под ружье, и уже там начинали выкручиваться, то доля городского населения, всеми правдами и неправдами «косившего» от почетной обязанности, зашкаливало. По некоторым данным, более 50 процентов мобилизованных горожан уклонялись. При этом процент рос по мере продолжения войны. Сильного влияния на мобилизационный потенциал это не оказывало, но только потому, что Россия была на тот момент страной с низкой долей городского населения. Здесь, кстати, возникал побочный эффект: гарнизоны войск, размещенные в городах, особенно крупных, очень быстро проникались городским воздухом и утрачивали лояльность и дисциплину гораздо быстрее, чем даже на фронте. Неудивительно, что сама Февральская революция случилась в Петрограде и запустил ее бунт маршевых рот, не горящих желанием идти в мясоробку Стохода. К чему эти, в общем-то, общеизвестные факты? К тому, что популярность нынешней спецоперации падает с течением времени ровно по тем же причинам, главной из которых является полное непонимание населением в целом смысла всего этого действа. Отложим в сторону опросы ВЦИОМ, которые в принципе невозможно оценить на ошибку, так как их методология вызывает прямые вопросы. Отложим в сторону пропаганду — как официоз, так и «военкоров». Там свой интерес, в основном шкурный или назовем более мягко — меркантильный в первую очередь. Ну когда они могли бы так зарабатывать, как не сейчас, продавая ненависть? В остальной части населения ситуация выглядит сильно иначе. И по стандартной схеме — когда это тебя лично не касается, ты вроде бы поддерживаешь и готов рвать на груди рубаху. А вот когда потенциально (а тем более реально) тебе начинает светить окоп и безутешная вдова — тут вопрос и возникает. Он не может не возникнуть. А у сказанного есть вполне определенное следствие. Случись что (допустим, нас накроет безвременная утрата или какой-то из сюжетов Лебединого озера — и, кстати, один такой мы уже видели 24 июня. Воспринял этот сюжет народ довольно заинтересовано и не сказать, что слал проклятия мятежникам, даже прямо-таки наоборот), в общем, если что, то у нового великого вождя или группы вождей (тут как сложится) немедленно возникнет проблема: либо выходить на трибуну с лозунгом «Война до победного конца», либо провозглашать мир без аннексий и контрибуций. По событиям Первой мировой можно вспомнить, что лозунг войны до победного конца был воспринят предельно негативно, причем везде — и на фронте, и в тылу. Разложение армии пошло, как Ту-144 на форсаже. Там, конечно, и само Временное правительство от души порезвилось, введя в действие так называемый «Приказ №1», учреждавший демократию в армии, но основная проблема была именно в тотальном неприятии идеи продолжения войны. Что и привело к очень быстрой развязке — большевики на одном только лозунге мира перетащили к себе значительную часть симпатий закипавшего котла. Нетрудно предположить, что в этот раз, когда возникнет подобный выбор, всё будет ровно так же. Идею брать Львов с Варшавой и сейчас поддерживает не сказать, что масса населения (разве что те, кому точно не придется ложиться в полях и лесах Украины), а когда ситуация изменится, то и среди них яро агитирующих за продолжение банкета будет стремительно уменьшаться. И наоборот — те, кто предъявит лозунг мира на любых условиях, повторят историю большевиков, очень быстро набрав очки по сравнению с теми, кто будет рвать на груди рубаху. Нюанс в том, что чем дольше будет продолжаться нынешняя безнадежная фаза конфликта, тем быстрее и динамичнее произойдет переход к пацифистским настроениям. Может так произойти, что гораздо стремительнее, чем это было в 1917 году. Что тоже не айс, так как любые быстрые и ультрабыстрые социальные процессы — прямой путь к сносу любого равновесного состояния. Это как маятник — его амплитуда может быть вполне размашистой, но достаточно очень сильно качнуть, он может попросту слететь с оси. Поэтому чем быстрее нас постигнет тяжелая утрата или что-то вроде этого, и чем более аккуратно новая власть перейдет к мирному процессу, тем больше шансов на сохранение маятника на оси. Но тут нужно понимать, что социальные процессы — штука вероятностная. Мы можем лишь предполагать, как могут или как будут развиваться события. Но в реальности всегда происходит что-то еще, что очень сильно меняет все предварительные предположения и ломает все казалось бы выверенные модели, на которых строятся прогнозы. Как будет в этот раз — будем видеть по мере того, что будет происходить. Но то, что ситуация очень и очень начинает напоминать то, через что мы уже проходили — факт. История, как известно, любит повторятся.