Летопись княгини Марьи подробно описывает судьбу родного ей города Чернигова, взятие и сожжение его татаро-монголами, судьбу черниговского епископа, мученическую смерть отца в Орде. Но не менее дорого летописцу и все, что происходит в Ростовской земле. В 1262 году тут прошли восстания против татаро-монголов: избивали сборщиков «дани», громили их дома, были возрождены народные собрания — городское вече. Летописец княгиня Марья призывает Бога «вложить ярость в сердца хрестьяном, не терпяща насилья поганых». В пример всем русским князьям ставятся «новые мученики» — рязанский князь Роман, князь Василько, Михаил Черниговский и другие, которые предпочли мученическую смерть, но не уступили врагам ни своей веры, ни интересов родины.

Автор летописи открыто ненавидит «поганых», не скрывает этого и зовет к сопротивлению: «Избави Бог от лютого томления бесурменьского люди Ростовския земли… и выгнаша из городов, из Ростова, из Володимеря, из Суждаля, из Ярославля».

В русских городах не было ханских отрядов, а только при князе состоял «представитель» Орды — баскак. Еще при жизни хана Батыя (он умер в 1256 году), в 1252 году, вспыхнуло восстание против ордынцев во Владимире, но оно было сразу же разгромлено. И вот спустя десять лет восстание в Ростове послужило сигналом к уничтожению всех переписчиков населения, присланных из Орды. В это время великим князем Владимирской Руси был Александр Невский, давно ставший могущественным правителем. Вместе с митрополитом Кириллом он способствовал учреждению в столице Орды Сарае православной епископии. Литовский князь Миндовг ради союза с ним отрекся от католичества, принятого несколько лет назад (после этого Миндовг сразу получил от Папы Римского королевскую корону). Этот мощный союз испугал Запад и Орду. Через год после восстания в Ростове Великом на обратном пути из Орды Александр Невский внезапно скончался в полном расцвете лет (1263): видимо, он был отравлен, как и его отец. Почти одновременно был убит и литовский князь Миндовг. Еще через год умер Даниил Галицкий — последний князь Киевской Руси.

Попробуем представить себе княгиню Марью над листами летописи: она сидит на «стульце», положив летопись на колени. Рядом с ней на низком небольшом столике письменные принадлежности: «чернильница и киноварница, маленький ножик для подчисток неправильно написанных мест и чинки перьев, песочница, чтобы присыпать песком непросохшие чернила»[42]. Она пишет в отдельных тетрадях, то есть согнутых в два, в четыре раза листах пергамента или бумаги, которые потом переплетаются в книгу. В тексте оставлено место для заставок, инициалов, миниатюр, которые сделает потом художник.

Итак, княгиня Марья, вдова Василька Константиновича, дочь мученически погибшего в Орде Михаила Черниговского, сестра Евфросинии Суздальской, друг Александра Невского, сидит на «стульце» с летописью на коленях. Она вспоминает дорогие ей лица и пытается сохранить их для нас, ее далеких потомков. Ей не хочется дать растаять им, как тает лед, уносимый быстрой водой времени.

Но вот и еще одна строка в летописи: скупое сообщение о смерти княгини Марьи, которая скончалась 9 декабря 1271 года, начертанное чьей-то почтительной и дружеской рукой: «Предаст душу тихо и нетрудно, безмятежно. Слышаша вси люди града Ростова преставление ея и стекошася вси людие в монастырь Святого Спаса».

Великий князь Владимирский Георгий Всеволодович, ростовский князь Василько Константинович, погибшие в бою на реке Сить, замученный в Орде князь Михаил Черниговский, его дочь, монахиня Евфросиния Суздальская давно причислены православной церковью к лику святых. Мощи Михаила Черниговского доныне покоятся в Архангельском соборе Московского Кремля.

Вот уже свыше 750 лет каждый год 3 октября по новому стилю (20 сентября — по старому) во всех православных храмах отмечается память Михаила Черниговского и его боярина Федора, мучеников и чудотворцев, невинно убиенных, но погибших геройски за веру.

Стоит на берегу озера Неро в Ростове Великом Спасояковлевский монастырь. Он возник из слияния двух монастырей — Спасского и Яковлевского. Спасский монастырь был основан княгиней Марьей более семисот лет назад и назывался Княгининым. Возможно, что там она писала свою летопись, там была и похоронена. Могила ее давно потеряна. Но память о ней живет в ростовских преданиях.

Маргарита-Маргит в далекой Венгрии, князь Ростислав, его жена и дочь, наверное, вспоминали отдаленных от них тысячами верст пути сестер Ростислава княгиню Марью и Феодулию-Евфросинию. «Все люди на земле — братья», — пожалуй, мы порой и не понимаем, до какой степени это справедливо. Но и связи родства подвержены разрушению и забвению. Как сказал поэт, «всего прочнее на земле печаль, и долговечней царственное слово». Для нас и сейчас близка и понятна печаль княгини Марьи, оплакивающей убитого врагами мужа — князя Василька, погибшего отца, а долговечное слово летописи княгини Марьи пережило века.

Раннее утро в августе 1380 года было для Москвы в последние недели непривычно тихим. Кончились шумные военные сборы. Казалось, что в этот рассветный час, когда туман еще не рассеялся, будто и кони ржут не так громко и не так звенят доспехи «удальцов русских». Тишина стояла над площадью, когда великий князь Дмитрий Иванович (до того времени, когда он получит прозвище Донского, оставались считанные дни) вышел из Кремлевского собора Михаила Архангела, где были похоронены его отец и дед. Там он простился с дорогими могилами и, по обычаю, просил их быть незримыми помощниками в предстоящем ему трудном деле.

Нелегко было решиться русским людям после 140-летнего татаро-монгольского ига на схватку с Ордой. Великий князь Дмитрий решился. «И съвокупився со всеми князьми рускими и с всею силою, и поиде противу их вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины», — строго повествует об этом событии летописное сказание. Этим утром войско выступало в поход. Ратники Донского прощались с женами.

Супруга великого князя Дмитрия великая княгиня Евдокия с двумя малыми «отраслями» — сыновьями, супруга двоюродного брата Дмитрия Владимира Андреевича Серпуховского, героя предстоящего сражения, Мария и жены «иных православных князей и многыа жены воеводскыа и боярыни московъскыа и служнии жены ту стояще, проводы деющи, в слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочая княгини, и боярыни, и служние жены тако же отдаше своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею», — так воссоздает эту картину «Сказание о Мамаевом побоище». Судя по этому описанию, над площадью в Кремле не было в этот час ни криков, ни рыданий. Не повисали на груди мужей, не «цеплялись за руки, не голосили, не причитали. Нет, от слез и сердечных восклицаний» не могли слова произнести. Вместе с великою княгинею Евдокией подошли и «отдали последнее целование». И вместе с нею возвратились — очевидно, на свои места на площади. Он был строгим и торжественным, этот обряд последнего целования. Князь Дмитрий Иванович с трудом удержался от слез — «не дав ся прослезити народа ради». Автор «Сказания о Мамаевом побоище» тонко изобразил душевное состояние князя: «А сердцем своим вельми и слезяще и утешаа свою княгыню». Все это было в сердце его, а княгине Евдокии он сказал: «Жено, аще Бог по нас, то кто на ны» («Жена, если Бог за нас, то кто против!» — С. К.-Л.).