и комарици, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас де царевич Дмитрей Иванович жив, — прилежно живописала Ксения разлад и брожение, охватившие города русские. — А как после розтриги сел на государство царь Василей, и в полских, и в украинных, и в северских городех люди смутились и заворовали, креста царю Василыо не целовали, воевод почали и ратных людей побивать и животы их грабить и затеели бутто тот вор рострига с Москвы ушол, а в его место бутто убит иной человек».

Все лето царские воеводы безуспешно осаждали Кромы и Елец, лишь жарче раздувая пожар междоусобной розни, о чем написал автор «Бельского летописца»: «И под Кромами и под Ельцом были с воры с ызменники многие бои, и кровь ту многая междоусобная пролилась от воровского заводу».

В Москве появление на дальних подступах к городу отрядов сторонников царя Лжедмитрия вызвало шок. Сама Ксения в столице в то время не жила, но внимательно читала письма от верных людей, была прекрасно осведомлена об атмосфере потрясения, царившей при царском дворе и среди самих москвичей. В столице появилась «Повесть о видении некоему мужу духовну», написанная прекрасным грамотным слогом. Как огонь, попавший на сухую траву, вспыхнул и пошёл гулять по Москве сказ про «видение во сне» протопопу Благовещенского собора в Кремле Терентию. Тот по «скаскам» написал «писмо» и отдал патриарху Гермогену, рассказав также царю. Протопоп не открыл имени этого «мужа духовна», которому было видение: якобы тот «заклял деи его именем Божиим, не велел про себя сказывати». В видении рассказывалось о молении Богородицы к своему Сыну, гневавшемуся на народ «нового Израиля» за его грехи: «Понеже бо церковь Мою оскверниша злыми своими праздными беседами, и Мне ругатели бывают, вземше убо от скверных язык мерския их обычая и нравы: брады своя постригают, и содомская дела творят, и неправедный суд судят, и правым убо насилуют, и грабят чужая имения».

В «видении» Господь обещал пролить свой гнев: «Аз же предам их кровоядцем и немилостивым розбойником, да накажутся малодушнии и приидут в чювство, и тогда пощажу их».

Никто из царских розмыслов не удосужился проверить, какой же столь грамотный автор, прекрасно знающий Священное писание, дворцовый этикет и обстановку в Кремле, так проникновенно и страстно пробуждает недоверие народа и слуг царёвых к правителю. Впрочем, Шуйский о чем-то начал догадываться и даже попытался как-то исправить положение, начав с пряника. Именно этим объясняется устроенное им пышное перезахоронение останков царя Бориса Годунова, его царицы Марии Григорьевны и царевича Федора Борисовича в Троице-Сергиевом монастыре осенью 1606 года. Ксения шла за гробом и с удовлетворением отмечала, как всего за три месяца правления изменилось выражение лица и весь облик царя Василия, как ветром сдуло маску высокомерия и под ней оказался растерянный, бегающий взгляд, ищущий и не находящий поддержки, боящийся даже своей тени.

Столица царский шаг поняла по-своему — дескать, Василий Шуйский решил окончательно очиститься от последствий клятвопреступления, случившегося «по злодейской ростригине прелести, начаялися царевичу Дмитрею Ивановичу». Для современников это был первый и главный грех, наказанием за который стало все произошедшее. Дьяк Иван Тимофеев писал во «Временнике», перечисляя, «от ких разлияся грех земля наша»: «Крестопреступления беспоученную дерзость в клятвах первее предреку».

Всю многоходовку Ксении Годуновой сломало пришествие второго Лжедмитрия. Он, как дикий голубь, смахнул с шахматной доски тщательно расставленные фигуры, объединив ранее непримиримых и прочертив новые линии раскола в русской элите.

На стороне Лжедмитрия II пришли воевать участники «рокоша» — внутренней междоусобной борьбы короля и шляхты в соседнем государстве. После поражения 6 июля 1607 года в битве под Гузовым, вольная шляхта была вынуждена выбирать, где ей служить дальше.

Одни откликались на летние призывы «дважды воскресшего царевича», другие просто шли наудачу в Московское государство, потому что дома после окончания рокоша им не приходилось ждать королевской милости, и когда прошел слух, что Дмитрий жив, к нему отовсюду потянулись люди.

Полковника Лисовского, основателя войска «лисовчиков», как и других шляхтичей, ждала в Речи Посполитой смертная казнь. Поэтому в Московском государстве они готовы были пойти на все, а Лжедмитрию II следовало бы уже тогда задуматься, кто к кому нанимается на службу. Впрочем, он тоже был заложником внешних обстоятельств, категорически не учитывающих его намерения.

Претенденту на престол положено быть щедрым, раздавать подарки и милости, укрепляя и расширяя тем самым свою неустойчивую власть. У «тушинского правителя» конфетно-букетный период заигрывания с народом закончился, так толком и не начавшись.

По всему северу городовые общины пересылали грамоты о том, что произошло в Вологде после присяги тушинскому царю: «Велено собрата с Вологды с посаду и с Вологодского уезда и со архиепископских и со всяких с монастырьских земель с сохи по осми лошадей с саньми, и с верети, и с рогожами, да по осми человек с сохи, а те лошади и люди велено порожжие гонити в полки». Кроме обременительной подворной повинности, наложенной на церковные земли, Вологодский посад и уезд обязаны были поставить с каждой выти — податной единицы — огромное число разных продуктов, утомительное перечисление которых, вероятно, было заготовлено каким-то тушинским Фальстафом: «столового всякого запасу, с выти, по чети муки ржаной, по чети муки пшеничной, по чети круп грешневых, по чети круп овсяных, по чети толокна, по чети сухарей, по осмине гороху, по два хлеба белых, по два ржаных, да по туше по яловице по болшой, да по туше по баранье, по два полти свинины свежия да по два ветчины, да по лебедю, да по два гуся, по два утят, по пяти куров, по пяти ососов, по два зайца, по два сыра сметанных, по ведру масла коровья, по ведру конопляного, по ведру рыжиков, по ведру груздей, по ведру огурцов, по сту ретек, по сту моркови, по чети репы, по бочке капусты, по бочке рыбы, по сту луковиц, по сту чесноку, по осмине снедков, по осмине грибков, по пуду икры черныя, да по осетру по яловцу, да по пуду красныя рыбы, да питей по ведру вина, по пуду меду, по чети солоду, по чети хмелю».

Все это добро надо было везти в Тушино на других подводах, взятых у мирских уездных людей. Иногда такие грубые «материальные» детали лучше всего объясняют высокую политическую материю. Выслушав присланный указ, «вологжане против тех грамот ничего не сказали, многие заплакали, и говорили де тихонько друг с другом: хоти де мы ему и крест целовали, а токо б де в Троицы славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова государю нашему царю и великому князю Василью Ивановичу всея Руси».

Именно тушинские грабежи стали спасительными для правительства царя Василия Ивановича. В окружных грамотах, рассылавшихся из Москвы, очень умело обыгрывалось недовольство повсеместным присутствием тушинцев. Действия «воровских» отрядов объясняли как борьбу против православной веры: «А ныне и сами не ведаете, кому крест целуете и кому служите, что вас Литва оманывает; а то у них подлинно умышлено, что им оманути всех и прелстя наша крестьянская вера разорите, и нашего государьства всех людей побита и в полон поимати, а досталных людей в своей латынской вере превратить». Ссылаясь на тушинский порядок, царь Василий Шуйский отвращал своих подданных от присяги тому, кто раздирает на части Московское государство: «…а ныне литовские люди нашего государьства все городы и вас всех меж собою поделили по себе и поросписали, кому которым городом владети; и тут которому быти добру, толко станет вами Литва владети». От царя шли обещания наград, прощение тем, кто, «исторопясь», «неволею» или по неведению целовал крест проклятому «Вору». О сидевших в осаде в Москве людях говорили, что они «все единомышленно хотят за святыя Божии церкви и за всю православную крестьянскую веру с воры битися до смерти». Всем, кто поддержит эту борьбу и «на воров помощь учинит», обещалось такое «великое жалованье, чего у вас и на разуме нет».

В городах Московского государства началось обратное движение в поддержку царя Василия Шуйского. Сделать это было непросто, потому что раскол, произошедший в городах и уездах, коснулся местных дворянских обществ, столкнул между собою «лучших» и «молодших» посадских людей. Одни только крестьяне никуда не бежали и не покидали своих мест, единственный выход для них оставался в самообороне. Посадские же люди убегали и искали приюта в других городах,