Он так и не смог привыкнуть к этому – рвотному позыву, горечи, прокатывающейся от заднего неба до самого затылка, – и сомневался, что это когда-либо случится.

– Блядь, – выдохнул Дарлингтон.

Алекс моргнула:

– Кажется, я еще ни разу не слышала, чтобы ты матерился.

Он покрылся гусиной кожей и попытался совладать с дрожью:

– Я с-ставлю ссс-квернословие в од-дин ряд с признаниями в любви. Лучше употреблять их в меру и только от ч-чистого сердца.

– Дарлингтон… твои зубы должны стучать?

Он попытался кивнуть, но, разумеется, и без того уже судорожно кивал.

Принять эликсир было все равно что окунуть голову в Великий Холод или выйти в длинную темную зиму. Или, как когда-то выразилась Мишель, «все равно что тебе в задницу засовывают сосульку».

«Но менее локализированно», – попытался тогда пошутить Дарлингтон. Но ему хотелось потерять сознание от вызывающей содрогания жути. Дело было не во вкусе, не в холоде, не в дрожи. Дело было в ощущении, что ты только что соприкоснулся с чем-то ужасным. В то время ему не удалось дать определение этому чувству, но через несколько месяцев он ехал по шоссе «I-95», когда вылетевший на его полосу трактор разминулся с его машиной разве что на миллиметр. В кровь ему выбросило адреналин, и во рту появился резкий привкус раскрошенного аспирина. Тогда-то он и вспомнил вкус Пули Хирама.

Вот каково это всякий раз бывало – и будет, пока очередная доза наконец не попытается его убить, а его печень не станет токсичной. Нельзя постоянно подкрадываться к смерти и макать ножки. Однажды она схватит тебя за лодыжку и попытается затянуть на глубину.

Что ж. Если это случится, «Лета» найдет ему донора печени. Он такой не первый. И не каждому повезло обладать врожденным даром, как Гэлакси Стерн.

Теперь, когда трясучка прошла, мир на мгновение стал молочным – Дарлингтон словно видел золотой блеск Бейнеке сквозь толстую катаракту паутины. То были слои Покрова.

Когда они перед ним раздвинулись, его зрение прояснилось. Привычные колонны Бейнеке, облаченные в мантии члены «Аврелиана», опасливое выражение лица Алекс снова обрели свой обычный вид – только вот он увидел старика в твидовой куртке, который сначала парил в воздухе у кейса с Библией Гутенберга, а потом подлетел поближе к коллекции реликвий Джеймса Болдуина, чтобы получше их разглядеть.

– Я думаю… Я думаю, это… – он удержался, чтобы не назвать Фредерика Прокоша по имени. Имена устанавливают близость и могут создать связь с мертвецом. – Он написал свой когда-то знаменитый роман «Азиаты» за столом в библиотеке Стерлинга. Интересно, не является ли его фанатом Зеб.

Прокош утверждал, что непостижим, что остается загадкой даже для ближайших друзей. И все же вот он, слоняется по библиотеке колледжа в загробной жизни. Возможно, оно и к лучшему, что эликсир так дорог и отвратителен на вкус. Иначе Дарлингтон бы пил его каждый день, только чтобы мельком увидеть нечто подобное. Но сейчас пора было браться за работу.

– Стерн, отправь его восвояси. Но не встречайся с ним взглядом.

Алекс поворочала плечами, как выходящий на ринг боксер, и, отводя глаза, подошла к Прокошу. Она залезла в свою сумку и достала пузырек с кладбищенской землей.

– Чего ты ждешь?

– Не могу снять крышку.

Прокош поднял взгляд от стеклянного кейса и поплыл к Алекс.

– Тогда скажи слова, Стерн.

Продолжая возиться с крышкой, Алекс шагнула назад.

– Он не может тебе навредить, – сказал Дарлингтон, вставая между Прокошем и входом в круг. Ритуал еще не начался, но лучше было бы обойтись без накладок. Дарлингтону не слишком улыбалось рассеивать этого Серого лично. Он и без того слишком много знал об этом призраке: если он изгонит его обратно за Покров, может невольно создать между ними связь.

– Ну же, Стерн.

Алекс зажмурилась и закричала:

– Не робей! Никто не бессмертен!

Прокош беспокойно вздрогнул, вскинул руку, словно чтобы отмахнуться от Алекс и метнулся прочь сквозь стеклянные стены библиотеки. По сути, смертные слова могли быть какими угодно. Главное, чтобы в них упоминалось о том, чего Серые боялись больше всего, – о необратимости кончины, о жизни без наследия, о пустоте загробного мира. Дарлингтон научил Алекс некоторым словам из тех, что было проще всего запомнить, – с орфических пластин, найденных в Фессалии.

– Видишь? – сказал он. – Все просто, – он покосился на аврелианцев: кое-кто из них хихикал над пылким восклицанием Алекс. – Хотя кричать было не обязательно.

Но Алекс, казалось, было все равно, что она привлекла к себе внимание. Она сияющими глазами глядела туда, где всего несколько секунд назад находился Прокош.

– Просто! – сказала она и, нахмурившись, посмотрела на пузырек с землей в своей руке. – Так просто.

– Стерн, ты могла бы побахвалиться хоть немножко. Не лишай меня радости поставить тебя на место, – когда она не ответила, Дарлингтон произнес: – Пошли, они готовы начинать.

Зеб Йерроумэн стоял во главе стола. Он снял рубашку, обнажившись до пояса: бледная кожа, узкая грудь, руки напряженно прижаты к бокам, как сложенные крылья. За последние три года Дарлингтон видел во главе этого стола множество мужчин и женщин. Некоторые из них были членами «Аврелиана». Другие просто заплатили высокую цену, требуемую фондом общества. Они приходили, чтобы сказать свое слово, выставить свои требования, надеясь увидеть нечто особенное. Нужды их были разнообразны, и «Аврелиан» менял место проведения ритуала в зависимости от их потребностей: надежные брачные договоры составлялись в холле юридического колледжа. Подлоги обнаруживались под бдительным оком бедного, обманутого «Цицерона, открывающего могилу Архимеда» Бенджамина Уэста в университетской художественной галерее. Сделки, связанные с землей и недвижимостью, заключались высоко на Ист-Роке с видом на мерцающий далеко внизу город. Может, магия «Аврелиана» и слабее, чем у других обществ, зато более подвижна и практична.

Сегодняшние песнопения начались по-латински – убаюкивающие, ласковые чтения заполняли Бейнеке и воспаряли вверх, вверх, мимо заключенных в стеклянные кейсы полок в центре библиотеки. Дарлингтон слушал вполуха, обводя взглядом периметр круга и одним глазом присматривая за Алекс. Он пришел к выводу, что ее напряжение – хороший знак. По крайней мере, ей важно не напортачить.

Песнопения зазвучали на разговорном итальянском, переходя от античного к современному. Громче всех звенел умоляющий, отдающийся от камня голос Зеба, и Дарлингтон ощущал его отчаяние. Он не мог не быть в отчаянии, учитывая, что должно было произойти дальше.

Зеб вытянул руки. Аврелианцы справа и слева от него вскинули ножи и, не переставая скандировать, сделали два длинных надреза от запястий Зеба до его предплечий.

Поначалу кровь текла медленно, выступая на поверхность красными щелями, будто открывающиеся глаза.