время, «водила» автопатруля, кудрявый, как херувим, Володя Зеленцов, последнюю минуту вертевшийся на своем сиденье, как будто у него прихватил живот, принял какое-то решение, и скороговоркой пробормотав «командир, я щас, через две минуты», как в прорубь, выскочил из теплой кабины, и, прыгая как заяц среди луж, прикрывшись от дождя какой-то кургузой картонкой, скрылся среди сереющих, через дорогу от нас, складских сооружений. Ротный, задумчиво проводил взглядом скачущую среди белых струй дождя фигуру, вернулся к моему воспитанию, вернее, заговорил, обернувшись вглубь машины, откуда грозно топорщились усы командира взвода:

— Взгляни, Алексей Александрович, наш с тобой самый молодой сотрудник оборзел окончательно. Сидит у девок в тепле, пузо греет, а возможно, не только пузо, на службу положил конкретно.

— Я, командир, только что зашёл. У меня плащ-палатка уже насквозь промокла. На улице не видел ни одного человека. А если я заболею? Уйду на больничный с бронхитом, кого на пост выставлять будете, все в отпусках. И вообще, то, что вы посты поехали проверять, я ещё полчаса назад как слышал, когда вы еще у Клоунов двадцать четвертого вызывали. Ваш голос, даже по рации, ни с кем не спутаешь.

— Ты представляешь, он еще и за нами следит в эфире— я, так понимаю, командир тянул время, чтобы не сидеть с глупым видом, в ожидании скрывшегося в неизвестном направлении драйвера железной «кобылы».

— Я, если надо, лучше никого ставить не буду. Если поста нет, а что случилось, с меня особо не спросят. А вот, когда мои сотрудники по полдня в общежитии отсиживаются, а в зоне поста будет грабеж, с меня спросят.

— …… — я решил закруглять пустую дискуссию, так как, под воздействием порыва ветра, крупные ледяные капли, преодолев лакированный козырек и край натянутого капюшона, попали мне в лица, а парочка, особенно холодных, скользнув по щеке, стекла под рубашку.

— Второй где?

— Ужинает.

— Он всегда ужинает, когда к вам не приеду.

— В минуты опасности он всегда рядом. Не считаясь с личным временем.

— Болтун. Кстати, о личном времени. Ты слышал, что в субботы вы на митинг, с десяти утра.

— Я с дедом на рыбалку собрался.

— На следующий выходной перенесешь. Ты помнишь, что ты в декабре писал комсомольское обязательство отработать двести часов бесплатно, в личное время.

— Я его не писал, я еще в армии был. И если все посчитать, то двести часов мы уже отработали.

— Не отработали, их отработать невозможно, такое у этих часов чудесное свойство. Давай книжку и Ломову напомни насчет митинга.

Я осторожно, чтоб не залить служебную книжку, сунул ее под металлическую крышу кабины.

— Ладно, дождь стихнет, чтобы здесь не сидел. Понял? — командир заполнял отметку о проверке поста.

— Так точно, как только, так сразу.

— Иди, сохни.

Я опять приложил руку к козырьку, изобразил строевой прием «кругом» и пошлепал по лужам к спасительному теплу. Когда я входил в подъезд, увидел, как совершая гигантские прыжки, бежит к машине Володя Зеленцов, которого хитрый командир заметил, наверное, еще минуту назад, иначе капитан меня так быстро бы не отпустил. Свою картонку шофер где-то потерял, зато бережно прижимал к животу какой-то увесистый свёрток в промасленной обёрточной бумаге, согнувшись над ним, как любящая мать прикрывает ребенка своим телом.

В фойе меня ждал довольный Дима, платком обтирающий влажные губы, то ли от вкусного ужина, то ли от сладкого Леночкиного поцелуя на дорожку.

— Что командир сказал?

— Сказал, что Лена на тебя в комсомольское бюро жалобу подала, что ты жениться обещаешь, а никак не женишься.

Дима подумал, продолжая облизываться.

— Она не могла — потом взглянул на меня и расслабился: — врешь ты все. На самом жалоб, как на барбоске, а туда же, все шутишь. Женился бы ты на своей соседке, и жалоб бы не было.

— Дим, да я бы женился, но на сумасшедших не женятся, по закону нельзя. Во, вроде бы просветлело, пойдем к «Виктории», кофе выпьем, а то Клавдия Ивановна меня не любит больше, чаем не угощает.

Следующее утро было не в пример лучше. За окном вовсю орали воробьи, золотые солнечные лучи, заглядывающие в окно, дарили оптимизм и надежду. Я, сбегав в туалет по прохладным доскам пола, вернувшись, с ходу прыгнул в кровать, решив поспать ещё полчасика. Только разум стал уплывать в сладкую дрёму, в мою дверь кто-то энергично постучался. Со стоном воздев себя с ложа, я натянул семейные трусы и футболку, поплелся открывать. На пороге стояла улыбающаяся Таня, держа в руках две тяжелые, даже на вид, сумки.

— Привет, к тебе можно? — почему-то шёпотом произнесла девушка.

Я, молча, шагнул в сторону, сделав приглашающий жест. Танюша, разувшись, прошла на кухню, поставив на скрипнувшие от натуги табуретки свои сумочки.

— Слушай, Павел, у тебя морозилка свободна?

— Конечно, я все быстро съедаю.

— Можно, я мясо тебе в морозилку засуну, а то у нас, сам знаешь, кто-нибудь, быстро, продуктам ноги приделает.

— Тань, ты можешь оставить все что хочешь, но я не буду таскать твои свёртки к тебе в общагу, в форме носить продукты — у нас это не приветствуется.

— Да, ты что, в мыслях не было, сама буду забегать.

— Окей — я распахнул дверцу холодильника— заселяйся.

Плотно забив моего белого друга дарами малой родины (я думал, что от усилий суровой лыжницы морозилка лопнет), Танюша занялась мной.

— Ещё раз привет — меня поцеловали в нос— ясоскучилась.

— Я тоже скучал — я жадно ухватил за округлую попу.

— Горячая вода есть?

— С утра была.

— Тогда я в ванну, не скучай.

— Уже начал скучать.

Помаявшись пару минут, я решил, что моей гостье надо потереть спинку, и дверь, как-то, кстати, была не заперта изнутри. Я осторожно потянул дверь на себя. Дверное полотно, неслышно приоткрылось, и я, скинув трусы, шагнул в заполняющееся паром маленькое помещение. Ну что сказать? Моя подруга за месяц производственной практики в родительском райцентре, много загорала в закрытом купальнике. Сейчас она, отвернувшись к стене, намыливала свою тугую белую попу, и что-то напевая. Я осторожно подкрался, затем положил ладошки на симпатичные две ямочки на пояснице. Сильная спина вздрогнула и прогнулась. Я сунулся в копну кудрявых волос, ища губами нежную кожу шейки, ладони скользнули по окружности бедер вперёд, к мягкой шерстке. Мои руки жадно блуждали по мокрой, скользкой от ягодного мыла, коже, вспоминая эти, уже забытые, изгибы молодого, сильного тела.

Теплые струйки из лейки душа, закрепленной под потолком, периодически обдавали меня. Высота ванны позволили удобно согрешить с девой, не прерывая процесса мытья, правда