Николас поёжился.

– Человек так жить не может, – сказал он.

Зондер сверкнул глазами.

– Именно, – ответил он. – Человек очень быстро кончится. Наши эмоции слишком нежные, слишком сокровенные, чтобы платить ими за новые ботинки. И даже притвориться нельзя: ведь мантиец чувствует тебя как себя самого.

Кейнс вздохнул.

– Макс, – сонно сказал он, – ты опять заболтался.

– Ладно-ладно, – покладисто ответил Доктор, – больше не буду. Осталось два пункта: понятие коллектива и страсти с наслаждениями.

– Интригует, – с улыбкой заметил Николас.

Зондер фыркнул.

– Нет секса, – сказал он, – нет любовной романтики – этого электричества, на котором у нас тут всё вертится. Нет чувств между родителями и детьми. Весьма малую роль играют всякие физические удовольствия вроде лакомств или танцев, да и не очень их уважают. Зато счастье в труде. Нечего смеяться. Счастье в труде и полёте мысли, в научном поиске и созидании. У нас такое тоже бывает, но в это не очень верят. Для мантийца это норма, а вот эротика или супружество – как раз повод похохотать. Но огромную ценность для них приобретает дружба. В их языке сотни слов для обозначения разных видов дружбы. Если мантиец говорит о любви, то это любовь к другу. Отсутствие сексуального влечения ничего не значит. Это малость по сравнению с тем, что ради друга мантиец готов на всё.

– Макс, – сказал Эшли, – не рассказывай о врагах с таким восторгом. Тебя могут неправильно понять.

– Это научный восторг, – сказал Доктор. – И не учи меня делать пропаганду, кровавый тиран.

Кровавый тиран хмыкнул.

– Контрреволюционная гнида, – с нежностью сказал он.

– Людоед.

– Продажная шавка.

Они поглядели друг на друга и засмеялись; Николас тоже улыбнулся. Кейнс положил чайные ложки на место и сплёл пальцы под подбородком.

– Дружба, – сказал Доктор, – и коллектив для них то же, что для нас любовь и семья, только гораздо больше, потому что у нас тоже есть дружба и сотрудничество, а у мантийца семьи нет. В каком-то смысле мы богаче… Во время Великой войны имперская разведка обнаружила, что один пленный мантиец – это не язык. Заставить его говорить невозможно, он отключит болевые рецепторы, остановит собственное сердце, и всё. А вот если пленных несколько и они принадлежат к одному коллективу, то их можно расколоть, как раскалывают людей. Больше всего мантиец боится за друга, друг – это самое ценное. На глазах у друга мантиец не совершит самоубийство. Дружба – вторая из трёх их страстей. А третья – жажда власти.

– При коммунизме, – заметил Николас с иронией, – это должно быть предосудительно.

– Ты не учёл эмоциональный интеллект, – ответил Зондер. – Властолюбие мантийца имеет мало общего с первобытными человеческими инстинктами. Первично не место в иерархии, а величина эмоциональной территории. Это нельзя объяснить в двух словах. Я бы мог прочитать целую лекцию, но не стану, а то товарищ Кейнс уснёт. Как-нибудь потом расскажу. А ещё лучше запасись литературой, Ник. До Сердца Тысяч лететь по меньшей мере недели три, время будет. Сейчас скажу вот что: почти все члены Верховного Совета Манты – бывшие учителя. На Манте учитель – это самая политическая профессия. Профессия для честолюбцев и карьеристов.

– Манипуляторы, – понимающе сказал Николас, – Они должны быть очень хорошими манипуляторами.

– Ещё какими, – сказал Зондер почти мечтательно. – Интриги, которые плетутся у них в высших эшелонах власти, человеческому пониманию вообще недоступны. Самый прожжённый наш политик – просто дитя по сравнению с владыками Манты. Роэн Тикуан понимал это. Он понимал, что играть с Мантой нельзя. Против Манты есть только одно средство – тупая нерассуждающая сила. Император уничтожил бы Манту физически, как принц Алан уничтожил Гиакенен, если бы нашёл её.

– Их слишком много, – внезапно подал голос Эшли.

– Да, – ответил Доктор. – Манта клонирует себя и умножает свою суть, как вирус… Верховный Совет никогда не собирается вместе физически, они находятся на разных Мантах и общаются по мерцательной связи, а местонахождение Председателя вообще неизвестно.

– Макс, – проворчал Эшли с добродушным видом, – если тебя не придерживать, ты можешь трепаться сутками. Всё это очень интересно. И я даже не сплю. Но у товарища Реннарда есть дело. Очень важное. А на Сердце Тысяч полно мантийцев.

Николас сглотнул и уставился на Кейнса в потрясении.

– Как? – переспросил он. – Откуда они там?

Доктор поморщился.

– Манта входила в состав Империи Тикуанов, – ответил он, – имела представительство в столице. И сейчас его имеет. Совет не может вытурить их, нет повода. А мантийцам очень интересно, что происходит на Сердце. Теперь прошу внимания, Ник: даю инструкцию.

Николас выпрямился на стуле. Ярко-голубые глаза Доктора, устремлённые на него, казались двумя свёрлами.

– Не играй с Мантой, – сказал Максимилиан Отто-Фридрих фон Зондер, – Ни при каких обстоятельствах не играй с Мантой. Это можно делать на Циа, где мы хозяева положения, но не на Сердце Тысяч. Неккен тратит квадриллионы единиц на эти игры, содержит целые исследовательские институты, но всё равно терпит поражения. Твоя задача – выяснить, чего хочет от нас Неккен. Полагаю, мантийцам это тоже интересно. Не вступай с ними ни в какие контакты.

Он замолчал.

Николас молчал тоже.

На левом виске болезненно билась жилка и там же пульсировала какая-то мысль, иглой ввинчиваясь в мозг. Начупр соцобеспечения, полномочный посол Циалеша Николас Реннард потёр висок, пытаясь понять, что в словах Доктора привлекло его внимание.

Доктор смотрел на него с интересом.

Николас вздохнул.

– Макс, – проговорил он вполголоса, запинаясь от смущения, – вы сейчас сказали одну очень простую вещь. Возможно, я чего-то не знаю… Но неужели никто не заметил раньше?

Доктор вопросительно задрал брови. Кейнс благостно ухмыльнулся.

– Неккен содержит исследовательские институты, – продолжал Николас, – собирает лучших антропологов, ксенологов, разведчиков – и терпит поражения. При этом всем известно, что единственное средство против мантийцев – грубая сила. Директорам Неккена не кажется, что они слишком много рассуждают?

Зондер недоумённо нахмурился, а потом расхохотался – радостно, заливисто, по-мальчишески. Кейнс так и заулыбался, глядя на него.

– Видишь, Эш, – сказал Доктор, отсмеявшись, – я не ошибся. Я не ошибся в этом человеке.

Понимаешь, они обаятельные, – сказал Зондер. Они красивы, как могут быть красивы абсолютно здоровые люди, они похожи на благородных животных. В них есть своего рода магнетизм. У людей привлекательность обычно связана с сексуальностью, у мантийцев не так, но это не имеет значения. Необыкновенная чуткость и способность к пониманию, сопряжённая со сверхчеловеческой силой воли… Они завораживают. Ты можешь видеть это по мне, Ник. Я занимался ими десять лет, и с тех пор я некоторым образом в них влюблён. Как учёный в объект изучения. Как человек – я их ненавижу.