Парадоксия никогда не может… быть обращена в идентичность без ущерба смыслу.

[Luhmann 2000: 55]

Даже когда вектор уничижения в (Флп 2:8) доходит до эпаналепсиса позорной смерти и до тления тела, в ортодоксальном представлении он перекрывается движением противоположным – возвышением (Флп 2:9-11). Там, где это встречное движение ставится под сомнение, кенозис для межконфессионального минимального консенсуса представляется слишком радикальным (см. 2.6.1.5). Так, человечность Христа, для доказательства которой все Евангелия и Святые Отцы прилагают так много усилий, может быть избыточной, во-первых, слишком большой для христологического мейнстрима, во-вторых, слишком большой для – в широком смысле слова – буржуазной, но всегда лишь наполовину натуралистической эстетики Христа[292].

Тот факт, что на протяжении почти двух тысячелетий в Европе существовал широкомасштабный консенсус на тот счет, где заканчивается «достаточно» и начинается «избыточно», подтверждается успешным функционированием христологического диспозитива. И самое примечательное, что названный консенсус действует хуже всего на периферии своего пространства, – если брать временные рамки, то в начальной фазе, в отмеченных гностицизмом первом и втором веке от Р. X., а потом вновь во второй половине XIX, и затем в XX веке (неокенотика, школа «смерть Бога»), если брать пространственные рамки, то в III и вплоть до V века на краях тогдашнего мира в Антиохии и Александрии и позднее в восточных монофизитских церквах.

И точно так же, как речь о низком или даже низменном колеблется между значениями «простой» и «дурной», между позитивным «скромно» и негативным «примитивно»[293], – так меняется и присвоение предикации низкого второй ипостаси между «достаточно» и «избыточно».

2.7.2.1. Арианство

В особенности человечности тогда бывает чересчур, когда она прибавлена за счет божественности. Поэтому не случайно, что самая знаменитая из всех ересей, арианство, отличается тем, что умаляет божественность Христа.

На фоне римского и греческого политеизма и для защиты от подозрения в том, что в Троице монотеизм может быть выхолощен, Святые Отцы раннего периода подчеркивали монархию Отца[294], а оборотной стороной этого становится известная тенденция подчинять Сына Отцу. Впрочем, эта доникейская тринитарная субординация была еще мало заинтересована в онтологической иерархии. Это происходит только при Арии.

Ариане выводят из монархии Отца существенные онтологические различия между Отцом и Сыном. В радикальном монотеистическом духе среднего платонизма они понимают Логос как первое создание и при этом не как не имеющее начала, не как вечно сущее Бога Отца [Hoping 2004: 96 и сл.]. Из последующего возвышения Христа (Флп 2:9) они делают вывод, что Сын до воплощения стоял однозначно ниже Отца. «Μέγας μέν γάρ και μικρός παρ’ αύτοΐς θεός»[295]. Соответственно, в своей аргументации они опираются в основном на вторую половину гимна Христу из (Флп 2:5-11): тот, кто возносится, как говорится в (Флп 2:9), неизбежно должен был прежде быть ниже [PG 39,856В]. Так они объясняют мотив «άρπαγμόν» («кражи») из (Флп 2:6) как неисполненное, но из-за различия в положении мыслимое «хищение» Сына[296], «…ότι Θεός ών έλάττων, ούχ ήρπασε τό είναι ϊσα τω Θεω τω μεγάλω και μείζονι»[297]. Соответственно, пропущенное хищение будет означать тогда не обладание, а неполучение (соотв., «еще-не-получение»). При этом ариане акцентируют внимание на отсутствии артикля в «έν μορφή Θεού» («в божественном обличии»): «…και ούχ είπε μετά τού άρθρου, περί τού Θεού τού Πατρός λέγων»[298]. Мол, Логос до воплощения существовал в форме «некий» Бог, но не в форме «этот единственный» Бог Отец. Так что и смирение следует понимать как настоящее подчинение [PG 62,232], из-за чего Христос отличается известной близостью к прочим тварям, находящимся под Господом [PG 39,817А].

Усилия императора Константина, направленные на обеспечение церковного единства, привели к осуждению арианства на Никейском соборе 325 года. Антиарианская направленность удара Никеи наиболее отчетливо прочитывается в первой и четвертой антиарианских формулах: «έκ τής ούσίας τού πατρός» и «όμοούσιος τω πατρί»[299].

Поскольку разговор о «единосущностности» может быть истолкован как суждение об идентичности, что сравнимо было с модализмом (см. 2.3.1.1), арианские течения не были пока еще исключены; попытки ослабить «όμοούσιος», превратив его в «όμοιος κατ’ ούσίαν» («подобный по сущности») или вообще лишь в «όμοιος» («подобный») обозначаются как полуарианство [Hoping 2004:102]; позицию самых ярых сторонников арианского учения, которые не признают даже подобия[300], называют младоарианством. Первый Константинопольский собор 381 года не потрудился дифференцировать формулу при ответе, а только повторил «όμοούσιος τω πατρί»[301].

2.7.2.2. Адопцианство

В отличие от исполненной риска модели падения и страданий, группа т. н. адопционистов предлагает модель простого восхождения; для них Логос при воплощении не обретает человеческую природу, а вселяется в уже существовавшего до того человека. Один из самых ранних источников – это «Пастырь» Ерма, в котором Сам Христос не появляется, но чьи высказывания были отнесены к Христу:

…τό πνεύμα τό άγιον τό προόν, τό κτίσαν πάσαν τήν κτίσιν, κατώκισεν ό θεός εις σάρκα ήν ήβούλετο. αϋτη ούν ή σαρξ, έν ή κατώκησε τό πνεύμα τό άγιον, έδούλευσε τώ πνεύματι καλώς έν σεμνότητι και αγνεία πορευθεΐσα, μηδέν όλοως μιάνασα τό πνεύμα, πολιτευσαμένην ούν αύτήν καλώς και άγνώς και συνκοπιάσασαν τώ πνεύματι… μετά τού πνεύματος τού άγιου εϊλατο κοινωνόν[302].

Полностью отвергает воплощение, по крайней мере, согласно антигностическому переложению, также и гностик Маркион:

Μαρκίων δέ ό Ποντικός φησιν, ότι ό Θεός ό τά πάντα σύστησα – μενος, ούκ έστιν άγαθός ούδέ Πατήρ τού άγαθού Χριστού, άλλ’ έτερός τις δίκαιος, και σάρκα ούκ άνέλαβεν ύπέρ ήμών[303].

В то время как Маркион, считая Христа справедливым человеком, не выдвигает в качестве аргумента его усыновление, отзвуки этой идеи наблюдаются в иудеохристианских кругах (эбиониты), у Новациана, Илария Пиктавийского, Гая Мария Викторина Афера [Moller 1896: 180], предположительно также у Павла Самосатского[304].

Этот взгляд систематически встречается в Испании в VIII веке; испанские авторы всерьез принимают глагол «λαμβάνω» из «μορφήν δούλου λαβών» («принял на себя рабство») и утверждают отличие от оптического становления человеком, о котором в (Флп 2:7) вообще не упоминается: так, в послании испанских епископов 793 года говорится: «Unus [deus et homo] autem non conversione divinitatis in carnem, sed assumptione humanitatis in Deum»[305]. Элипанд Толедский выражается еще яснее:

Ecce ipse Filius Dei secundum formam servi quam assumpsit ex Virgine, in qua minor est Patre, et non est genere, sed adoptione, adoptivus Dei primogenitus in multis fratribus secundum