Неждан призадумался. Можно ли положиться на монаха, никогда не знавшего семейной жизни? Но, вспомнив спокойные, проницательные дядины глаза, его всем известную справедливость, решил: можно!

Неждан и его родители пришли к Геронтию, когда у него был посетитель – мужчина высокого роста и могучего сложения.

Монах представил пришедшим родственникам гостя:

– Се – Никанор, суздальский посадник,[80]– сказал монах. – Поведал он мне достоверное известие о том великом возмущении, что случилось в богоспасаемой Суздальской земле лета от сотворения мира в шесть тысяч пятьсот тридцать втором.[81]Доходили до меня неясные слухи о сем народном бедствии, и хотел я даже сам побывать в том краю, да по моим старческим недугам путь туда далек и труден.

В самом деле, расстояние от Киева до Суздаля было около тысячи верст. В летнее время ездили туда сначала вверх по Десне, потом сухопутьем и маленькими речками перебирались на Оку, и далее Окой и Клязьмой попадали в Суздаль. Такое путешествие занимало около месяца в один конец и требовало большой выносливости.

Геронтий продолжал:

– Да вот, к счастию моему, приехал сюда почтенный Никанор. И князь Ярослав прислал его ко мне рассказать о прискорбных тогдашних делах. Веди дальше свою речь, сын мой, – обратился монах к суздальскому посаднику.

– Рассказ мой подходит к концу, отче святый, – приятным низким голосом заговорил Никанор. – Как уже поведал я тебе, всему причиной был неурожай и лютый голод во всей нашей земле. Такой был голод, что люди ели траву, снимали кору с деревьев и все равно умирали сотнями и тысячами. И тогда-то поднялись волхвы, сиречь жрецы языческие, – пояснил рассказчик Неждану, который слушал его с жадным любопытством. – Восстали волхвы и убивали старых женщин, внушая народу, что они-де, мол, скрывают в своем теле съестные припасы: мясо, рыбу, хлеб. Резав тех женщин острыми ножами, ничего в них не находили и тогда с яростию накидывались на других, крича: «То не та была, а вот в этой еду найдем…»

Слушатели внимали словам суздальца с глубоким изумлением и горестью.

Никанор вздохнул и продолжал свою грустную повесть:

– Такими лживыми словесами увлекли за собой волхвы темный народ. Невинных женок было побито несть числа. И тогда явился князь Ярослав с дружиной, яко карающий ангел, и властной рукой усмирил сей злой мятеж. Сколько тогда пало и виноватых и правых – один господь знает, – тихо молвил Никанор. – Обезлюдела земля наша, и даже до сего дня некому пахать нивы, разводить скот, рубить лес и ставить новые деревни заместо сожженных, хотя уж восемь годов протекло с тех пор. Приехав в Киев, пал я к ногам князя и молил сбавить по силе-возможности наложенную на нашу землю дань, непосильна она нам…

– Что же сказал тебе князь? – участливо спросил Геронтий.

– Не внял моей просьбе, – глухо отозвался суздалец, и глаза его потемнели от гнева. – Тако молвил мне: «В неистовом мятеже и разорении и уроне людишек сами-де вы виноваты, и ежели сделать вам послабление, то и из других мест с таковыми же челобитьями явятся. А посему будете платить дань полностью, как и прежде…»

– Терпеть надо, сын мой, и смиряться, – наставительно сказал инок. – Сказано в писании: «Несть власть, аще не от бога, сущие же власти от бога учинены суть».[82]

Но по сострадательному взгляду Геронтия суздалец понял: монах говорит эти книжные слова только по обязанности, а душой он на стороне обиженного и страдающего народа.

Никанор встал и начал прощаться. Летописец поблагодарил его:

– Спаси тебя бог, сыне, за то, что потрудился и побывал у меня. Все тобою рассказанное запишу я в свою летопись, дабы ведали о том грядущие поколения.

Суздалец ушел. И долго еще в келье стояла тягостная тишина.

Потом инок обратился к Пересвету:

– Говори, брате, зачем пришли ко мне чуть не всем семейством. Чую, важное у вас дело.

Софья, захлебываясь от злобы и прерывая речь плачем, начала излагать дело. Монах властно приказал ей замолчать.

– Говори ты, – велел он племяннику.

Неждан, хотя и волновался, довольно спокойно рассказал о своих планах. Да, любовь влечет его в это далекое путешествие, говорил он, чтобы там он мог защитить свою милую от беды. Сердце его надорвется от горя и неизвестности, если его заставят остаться в Киеве, когда Светлана отправится в чужие края.

Потом заговорил Пересвет:

– Как я отпущу сына? А вдруг он не вернется? Кто будет кормить нас с Софьей в старости, когда рука моя уж не подымет молот? Зять? На зятьев надежда плоха, известно, что они всегда, как волки, в лес смотрят. А по миру ходить с протянутой рукой невместно оружейнику, славному на весь Киев.

Геронтий долго молчал. Обе стороны ждали его решения с большим волнением.

– Всуе ты прибедняешься, брат, – заговорил наконец монах. – Сам ты мне говорил, что достаточно у тебя припасено серебра на черный день. А про замысел Василия что сказать: вьюношей всегда манит в чужедальние страны людей посмотреть и себя показать… Разве удержишь такого молодца в клетке? Слыхал же я, что в Царьграде есть славные мастера. Пусть Василий на их работу поглядит, может, еще твою славу приумножит…

– Приумножу, батя! – в восторге воскликнул Неждан. – Я все их тайности вызнаю…

– Помолчи, Василий! – строго перебил монах и снова обратился к Пересвету и Софье: – Напрасно вы печалуетесь, что ваш сын полюбил девицу. До женитьбы ему, я чаю, еще далеко, – улыбнулся летописец, – а съездить парню в Царьград – доброе дело, я считаю.

Пересвет смирился с решением брата: тот сумел показать ему выгоды дела, о которых оружейник и не думал. Но Софья продолжала плакаться и пророчила путешественникам всяческие бедствия.

Чтобы успокоить ее, Геронтий сказал:

– Не растравляй свое сердце, сестра: провижу я, что все окончится благополучно, и сын твой вернется поживу-поздорову.

Софья успокоилась, так как считала отца Геронтия наделенным даром прорицания.

Обрадованный Неждан обещал привезти дяде из Царьграда подарок.

Пересвет не захотел отпустить в поездку сына кое-как снаряженным: от этого пострадала бы честь лучшего оружейника Подола.

Неждан получил прекрасную броню, шлем, острый меч, лук и стрелы. Так же щедро одарил Пересвет и Зорю. Теперь два друга, надев на себя доспехи и вооружившись, походили на витязей. И их счастью не было границ.

Оружейник довершил благополучие Зори, заплатив ему за работу целую гривну серебра вместо обещанной полгривны. Стоюн приехал благодарить щедрого ремесленника. И оба осушили немало чар крепкого меда по случаю возобновления дружбы.