– Извини, я не пил двое суток… Не волнуйся, соберу тебе воду.

Скатав резиновый сосуд, Машка заметила равнодушно:

– Так поступают все пришлецы…

И наградила инструкцией: сейчас он должен сосчитать до десяти, выйти, накрывшись плащом, и сразу по стенке свернуть налево.

Тимур исполнил все, как велено.

Машка настигла его около очередной арки, без церемоний отняла плащ и отдала новый приказ: идти по другой стороне улицы, осторожно замечая, куда следует она. В общем, как чужие.

Пропетляв двориками, одолев несколько развилок, обогнув открытые площадки, она привела Тимура к пожарной лестнице, и молодой козочкой взобралась на последний этаж. Там и ждала, пока запыхавшийся пришлец одолеет последнюю площадку, и вдруг прошла сквозь стену. Чудо разоблачил сквозняк: нарисованная кладка шевелилась.

Высунулась взъерошенная голова:

– Будешь говорить только правду.

– Когда было иначе?

– Если не поверят, тебя отпустят.

– Давай уже скорее, что ли…

Напротив цехового окна, разбитого до основания, возвышался человек в плаще. Грозно скрестив руки и не подавая признаков, что хочет знакомиться с гостем, он выхватил махобой и заорал:

– Строй!

Откуда ни возьмись, выскочили трое, размахивая боевой резиной, пока лишь угрожая. Один был знаком: свирепо насупившись и рыча, как голодный барс, готовился к растерзанию Мик. А вот парочку пришлось узнавать заново: рыжий верзила и стриженная налысо девица со шрамом на щеке. Зрелище для утра – не радостное. Но что интересно: глаза у всех – чистые, беленькие.

– Салах, твое место в строю!

Машка замялась, но все же выхватила шланг с лезвиями:

– Не спеши, Чингиз…

– Это пришлец Темнеца! Он глаб отпустил!

– Ты ошибаешься…

– Салах – в строй!

С неохотой девица повиновалась.

Надо было подыскать хоть что-то для приличия. Бой будет не короткий, а мгновенный, но умирать вот так – с пустыми руками не хотелось, парни со двора Тимура бы не одобрили. Заточку отобрала Машка, а кроме ломаных стульев и горы резиновых сапог защищаться тут было нечем. И тогда он пошел с последних козырей: швейцарский ножик перехватил лезвием назад, как учили старшие, а шокер выставил вперед, широко разведя руки.

Изготовку Чингиз осмотрел с некоторым уважением:

– Смирись, пришлец, сцедим Теплу Водицу и отпустим легко.

– Пошел ты…

– А ведь и вправду лютый, – проговорила стриженая девица, глухо, по-мужицки.

– Да, лютый! А ты – гондон штопаный! Понял, фраер дешевый. И хоть на всю твою кодлу меня не хватит, но будь уверен, падла, хоть одного с собой утащу! Подходи, кто первый, убогие! Я псих, у меня и справка есть! Тебя, падла, порисую и выйду, а на тебя собаки ссать будут!

Все, что тщательно душила и полировала банковская сфера, вырвалось так стремительно, словно и не было многих слоев лака. Природа городского дикаря праздновала побег из заточения, в ушах свистел ветер отчаяния, а во рту тек вкус свободы, неотличимый от соленой крови. Он снова был мальчик с пером, который забрел на чужую улицу и наткнулся на братву не своего квартала. У него один шанс – запугать диким напором. Или принесут его к маме всего в крови и мертвого.

Полублатной напор произвел впечатление. Уже без злобы Чингиз спросил:

– Где взял ножик и шокер?

– А тебе, курва, не похер ли? Ближе подойди – шепну на ушко.

– Отвечай, дурак! – сорвалась Машка.

До сознания наконец долетело эхо того, что произошло: он свалился в самую глухую помойку, про которую и думать забыл, став другим. И вот перемазался снова. Нет, никогда больше. Даже если остались считаные секунды, встретит их с достоинством, а не по-скотски. Странно, что именно сейчас вспомнил слово «достоинство». Давно не слышал, ни к чему оно было. А вот – пригодилось. Ну пусть будет с достоинством. Все равно конец. Пропади все пропадом.

– Федор подарил…

– Когда?

– Подъехали к заводу, сказал, на добрую память. Кончай волынку…

Вождь дал знак, боевая четверка сгрудилась плотным кольцом. У них опять было совещание, просто демократия какая-то.

Заскочила шальная мысль: а не дать ли деру? Как раз вовремя. Полотнище слабое, прорвется под прыжком. А дальше что? Он один и ничего не знает в Треугольнике, даже если убежит – не выдержит Ночь. На него будут охотиться не только месрезы, но и эти. Кстати, кто они? В какую шайка угодила Машка? Может – противцев? Или у них это цехом называется?..

Совещание закончилось, строй, куда менее опасный, походил теперь на семейную фотографию.

– Есть желание? – изрек Чингиз.

– Напиться напоследок. Третьи сутки ни капли.

Лысая девица исчезла и вернулась с прозрачным бурдюком, по виду напоминавшим сильно раздутый презерватив, старинный, а потому крепкий. Надпись «Сделано в СССР» криво растянулась под весом мутной жидкости. Припав к резиновому горлышку, Тимур жадно глотнул воды с вонью ржавых труб. Пил упорно, потому что твердо знал: именно так надо.

Опустевший сосуд ужался в то, чем и был, лысая бережно схоронила его под плащом. Тимур облизнулся:

– Ну что, закончим?

Чингиз опять скрестил руки, как памятник неизвестному полководцу:

– Кем жил в Далёке?

– В банке работаю… работал.

– Хорошо, что не презренный мозак.

– Я тоже рад.

– Как попал сюда?

Страх утонул в гнилой воде, Тимур сдал самый сложный экзамен в своей жизни без подготовки. Просто вынул наугад единственный счастливый билет. А потому не стал нарываться и мирно поведал, как сначала… а потом… и вот… и про глаб, конечно… так что теперь… И даже обнаглев, спросил:

– Может, скажешь, где выход?

– Выхода нет, – механически ответил Чингиз. – Значит, глаб не отпускал?

Тимур сознался.

– Но ведь глас был… Странно.

Давление недоверия стало падать, барометр показал «ясно». Чингиз ослабил гордую осанку и довольно мирно спросил:

– Так что ты видел, пришлец?

– Последние дни богаты впечатлениями.

– Говори про торбника.

– Да, ерунда. Наверное, перепутал.

– Отвечай, пришлец! – опять закричала Машка.

Боевые коллеги покосились с осуждением.

Пришлось вкратце поведать печальную историю богатенького бомжа, его преждевременное разрывание и внезапное явление целым и невредимым.

Грозные убийцы присмирели, задумавшсь о чем-то, понятном только им.