Тоже мне аристократы, возмущался Вертен про себя. Богемские евреи, совсем недавно выбившиеся в люди. Дед Исаак торговал шерстью, работал по двенадцать часов в день и, умело ведя дела, нажил состояние. Плодами его трудов успешно воспользовался отец Вертена, Эмиль, добившись в 1876 году, пять лет спустя после того, как семья приняла протестантство, приставки «фон» к фамилии.

Вертену было двенадцать лет, но он уже тогда считал, как, впрочем, и сейчас, эту приставку унизительной. Отец страстно желал воспитать из сыновей истинных джентльменов. И с этим ничего нельзя было поделать. Приходилось заниматься фехтованием, верховой ездой и выезжать на охоту.

В этом году родители выбрали для него Ариадну фон Трайтнер, дочь успешного карандашного фабриканта из Линца. И как Вертен ни крутился, придраться тут было не к чему. Ариадна оказалась вполне приличной девушкой. Голубоглазая блондинка, высокая, стройная. Превосходная модель для Климта. Совершенно не похожая на еврейку. Может быть, потому, что ее предки приняли христианство еще в 1840-е годы. Она не была ни скучной, ни вялой, как другие девушки, которых приглашали родители.

Они познакомились, попили лимонад, погуляли вместе по лужайке вокруг дома, послушали щебетание птиц. Вертен уже думал, что как-нибудь перетерпит, но, когда Ариадна объявила Иоганна Штрауса величайшим австрийским композитором всех времен, он начал подумывать, как бы поскорее отсюда смыться. Потому что невозможно было представить себе жизнь с женщиной, которая ставила Штрауса над Моцартом, Гайдном и Брукнером.

Вскоре выяснилось, что Ариадна приехала не одна, а со школьной подругой, Бертой Майснер, которая теперь жила в Вене. Девушка из скромной семьи, без приставки «фон» к фамилии. Родители Вертена были с ней вежливы и внимательны, но, разумеется, в их глазах она стояла много ниже Ариадны.

А вот Карла Вертена фрейлейн Майснер очаровала. Причем сразу, с первого взгляда. Чем она его взяла, как и почему, он объяснить никак не смог, если бы вы его спросили. Внешность у Берты была совсем не такая германская, как у ее подруги. Но, лишь раз взглянув в ее красивое смуглое лицо, а главное, в глаза, Вертен моментально потерял покой. В глазах этой девушки искрилось нечто такое, что, за неимением других подходящих слов, можно было бы назвать озорством, а еще глубже таилось понимание, от которого захватывало дух. Ей было двадцать пять, и она работала в венском муниципалитете, в одном из недавно созданных детских центров для бедных.

— Берта думает, что возня с неряхами спасет ее душу, — развязно пояснила Ариадна.

Родители Вертена заулыбались, видимо, отыскав в ее замечании что-то смешное. Но Берту это нисколько не позабавило. Ее глаза на мгновение вспыхнули, и Вертен подумал, что она сейчас ответит какой-нибудь резкостью, но девушка только глотнула из бокала лимонад и скромно улыбнулась.

Он восхитился ее сдержанностью. Фрейлейн Майснер дала понять, что смущена бестактностью своей богатой подруги и не хочет привлекать к этой глупости внимание. То, как она промолчала, сказало Вертену об очень многом.

На следующий день он поднялся рано и, чтобы избежать встречи с Ариадной за завтраком, решил прогуляться к озеру Иглау. Прогулка была недалекой, а рассвет делал пейзаж особенно живописным. В поднимающемся над озерной гладью тумане были видны щуки, выпрыгивающие из воды и с тяжелым плеском падающие обратно. Впереди на дорожке он увидел женскую фигуру и вначале испугался, что это Ариадна. Может быть, она тоже привыкла вставать рано. Но в следующее мгновение у него отлегло от сердца. Вертен узнал Берту Майснер и ужасно обрадовался. Ему показалось, что он еще никогда в жизни так не радовался.

Как будто ощутив его присутствие, она обернулась и, близоруко прищурившись, помахала.

— Кажется, нам в голову пришла одна и та же мысль, — сказал он, догнав ее. — Вы не возражаете против моего общества?

— Совсем нет. А о какой мысли вы говорите?

— Прогуляться к озеру.

— О, у меня такой мысли не было. Я просто вышла подышать воздухом.

— Тогда позвольте мне показать вам волшебную красоту озера Иглау.

Она улыбнулась:

— Вы всегда так изъясняетесь?

— Как?

— Высокопарно. Как будто на торжественном приеме.

Вертен почувствовал, что краснеет.

— Извините, — поспешно проговорила она. — Я, кажется, опять пренебрегла советом Розы. «Подумай дважды, прежде чем что-то сказать», — говорила она мне не раз и не два. Вы обиделись?

— Ничуть, — смущенно ответил Вертен.

— Я просто забыла, что вы адвокат. Но со мной вам лучше отбросить всякие церемонии. Я люблю простое общение. — Она глянула на него. — К тому же вы мне нравитесь.

— Роза — это ваша подруга? — спросил Вертен, еще сильнее смущаясь и решительно не понимая, как себя вести.

— Роза? Да, пожалуй, ее можно назвать подругой. Роза Майдерер. Вы о ней слышали, в этом я не сомневаюсь.[30]

Вертен, конечно, слышал о пламенной фрау Майдерер, австрийской Сьюзен Браунелл Энтони.[31]

Они медленно двинулись в сторону озера.

— Выходит, вы суфражистка? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Вы не одобряете?

— Напротив. Давно пора ввести у нас избирательное право для женщин. На пороге двадцатый век, а Австрия по многим вопросам по-прежнему находится в средневековье.

Она схватила его руку.

— Браво! Я рада, что в этом у нас нет разногласий. — Затем, вдруг смутившись, отпустила его руку. — Извините.

— Нет… я хочу сказать, зачем вы извиняетесь? Дело в том, что… понимаете, я нахожу вас…

Берта приложила палец к его губам и покачала головой:

— Об этом пока не надо, иначе сглазите. Давайте просто понаслаждаемся прекрасной погодой. Расскажите мне лучше о птичках, я совсем их не знаю. Вон та, с рыжеватой короной, как называется?

На следующее утро они опять встретились «случайно». И на следующее тоже. Вертен наслаждался общением с Бертой Майснер, но уже понимал, что это больше, чем легкий флирт. Таких удивительных женщин он еще не видел. Простота и нелюбовь к риторике в ней сочетались с искрящимся умом. Она как будто постоянно вызывала Вертена на спор, дразнила его, заставляла смеяться и шокировала своими высказываниями. У нее имелись собственные суждения обо всем: от Рихарда Вагнера — «напыщенный, претенциозный антисемит» — до новомодного психоанализа — «секс, секс, все неприятности от секса, Фрейд, видно, лишен возможности им наслаждаться, вот и теоретизирует».