Впереди заплясали вишневые огни, заклубилась земля. Сначала заработал большой калибр, затем поменьше, а еще через минуту затявкали дивизионные пушчонки-артшавки. Теперь тронутся линейные машины. Пробившись через первые ряды заграждений, катки совсем запутались в спиралях Бруно. Эту коварную преграду перед самыми окопами финнов Павел одолеть не сумел. Трал застрял – ни вперед, ни назад. Башня загудела от пулеметных пуль. Очкин спустился вниз:

– Что будем делать?

– Гранаты есть? Бросай через верхний люк, попробуй мотки разорвать.

Гранаты помогли мало, а саперными ножницами резать пришлось бы до лета. Уступив кресло механику, Павел протиснулся к нижнему люку, ломиком подцепил кольцо, откинул стальную плиту, вывалился на снег, как домовой из трубы. Лопались мины, звенели осколки, стучали крупнокалиберные пулеметы. Финны поняли теперь, что наибольшую опасность представляет загадочное чудовище, которое прошло невредимым по заминированному полю и вышло к их окопам. Прячась за опорными катками, Павел осмотрел трал. Тяги погнулись немного, зубья торчали из проволоки вкривь и вкось, покрылись окалиной. Метрах в двадцати притормозил линейный танк. «А если тросом?» – ползком Павел добрался до этой машины, нырнул под днище, застучал в люк. Петлей троса танкисты захлестнули валок колючки, другой конец навесили на крюк лобовой плиты, начали рвать проволоку.

– Перед бруствером обходите, там мин нет! – крикнул Павел и пополз к своей машине.

Он залез в танк, взялся за рычаги управления. Тральщик рванулся вперед, будто прыгнул. Вдруг Павел увидел двух финнов в белых маскхалатах с капюшонами. Один с рук стрелял из пулемета Шоша, другой, торопясь, делал из гранат связку.

– Очкин! – что есть силы закричал Павел.

– Чего?

– Смотри вперед!

Очкин опередил солдата с гранатами на долю секунды. Пушечный выстрел почти в упор смел финнов с бруствера, будто их и не было.

– Суши весла! – проговорил он.

Павел остановил машину, посчитав свою задачу выполненной. Линейные танки обошли тральщик, перевалили через окопы и, разгоняя обороняющихся, устремились к станции.

На танкетке подъехали Шурыгин с Михалевым. Только теперь, когда спало напряжение, Павел почувствовал усталость. На ватных ногах он подошел к полковнику.

– Довольны? – спросил Василий Петрович, ожидая утвердительного ответа.

– Нет. Замечания изложу в отчете. Трал сильно ухудшает маневренные качества танка. Слабы тяги. Катки не с зубьями, а с дисками надо выполнять из особо прочной стали… Для преодоления окопов и больших воронок приходится пятиться задом. Катки путаются в проволочных заграждениях, особенно в спиралях Бруно.

– Ругаете себе на шею…

– Я вижу недостатки и устраню в другом экземпляре. А этот трал легко отремонтировать в ваших мастерских. Только водителю надо дать несколько советов, пусть привыкнет к управлению такой машиной.

– Думаете, рядовой водитель справится?

– Почему же нет?!

Шурыгин осмотрел искалеченные катки и тяги, покачал головой, окликнул Михалева:

– Так сколько фугасов подорвал трал?

– Семьдесят два, из них противотанковых двадцать четыре.

– Грубо говоря, без тральщика машин двадцать мы бы наверняка загубили, – Василий Петрович приблизился к Павлу. – От имени саперов армии за трал спасибо, Клевцов…

После ремонта трала Павел обучил водителя управлению танком-тральщиком. Ночами при свете коптилки выполнил чертежи более усовершенствованных катков. Михалев уезжал в округ по делам мехпарка. Заявку на новый трал заводу «Дормашина» Пурыгин послал с ним. Он не хотел отпускать Клевцова перед решающими боями. Михалев уехал и как в воду канул…

Время проходило в бесплодных атаках. Именно здесь, на прожженных ветрами полях и в лесах, где стрелял каждый пень, пришлось бойцам пожинать горькие плоды недавних лет. О них страшились вспоминать. Но отголоски того времени доносились до окопов. Ворошилов стремился снять с себя ответственность за бездарное командование. В письмах Сталину и Молотову он писал: «Считаю необходимым провести радикальную чистку корпусов, дивизий и полков. Выдвинуть вместо трусов и бездельников (сволочи то есть) честных и расторопных людей». Сталин послал на фронт начальника политуправления РККА Льва Мехлиса. Своей неуемной энергией и жестокостью тот всколыхнул волну репрессий. По боевым частям покатились скорые суды и расстрелы.

Весь январь и февраль ушли на подготовку к прорыву «линии Маннергейма»… Наконец после дополнительной концентрации войск, когда на квадратном километре против шестисот финнов сосредоточилось более пятнадцати тысяч красноармейцев, когда чуть ли не колесо к колесу встали пушки, когда к главному участку перед поселком Сумма подтянули 104 батареи против 12 финских и «линия» потонула в океане огня, началось наступление. С утра 1 февраля 1940 года атаки следовали одна за другой. Горели танки, грудами валились бойцы, стволы орудий раскалялись до малинового свечения… Через две с половиной недели удалось прорвать главную полосу. Правительство Рюти запросило мира. 12 марта был подписан договор. Он вступал в силу в полдень следующего дня. Однако ставка РККА отдала приказ штурмовать Выборг в восемь утра 13 марта. Двести советских самолетов нанесли городу огромные разрушения. Эта последняя операция в «зимней войне» выглядела совершенно бессмысленной – Выборг все равно отходил к СССР и передавался бы без единого выстрела.

После окончания боевых действий стали подсчитывать потери. За 105 дней «салвисоты» финны потеряли 25 тысяч убитыми и 43 тысячи ранеными. Советские потери оказались несравнимо большими: 290 тысяч убитых, обмороженных, умерших от ран.

У Выборга на мощном фугасе разнесло и многострадальный первый трал, латаный и перелатанный, в сварочных шрамах, как после побоища. На минном поле в низине осталась груда металла непонятного для несведущих людей назначения. Ее скоро засыпал снег. Когда пришла весна и земля оттаяла, груда опустилась в болото и скоро скрылась из глаз.

Клевцов вернулся в лабораторию академии, где работал раньше. Профессор Ростовский пригласил его домой. Павел снял шинель. Георгий Иосифович с уважением потрогал вишневую эмаль ордена Красной Звезды. Помедлив, задал вопрос, который давно мучил его:

– Скажите, как воевали наши командиры?

В вопросе Павел уловил смутный подтекст, очевидно, опасный, требующий пусть горькой, но ясной правды. Профессор ждал ответа. Павел молчал. И вдруг помимо воли высказал то, чего боялся сказать даже самому себе:

– Храбро воевали, только ума недоставало.

– Так и знал, – горестно покачал головой Ростовский. Они прошли в кабинет.

– Не опасайтесь поставить меня в неловкое положение, – предупредил Георгий Иосифович, догадываясь, что молодому человеку нелегко перейти на полное доверие, за которое часто расплачивались жизнью.