– Я не помню, – растерянно сказала Дуся, не понимающая, к чему она ведет.

– Ну, как же! Он был высокий, худой, совершенно не юный, похожий на моего отца и на твоего тоже, но чуть-чуть помладше. Ему совершенно точно было больше тридцати, но меньше сорока. Ну, вспомнила?

Дуся закрыла глаза, словно вызывая в памяти картинку из прошлого.

– Да, – прошептала она наконец, – скорее всего, так и было.

– Но тогда на тот момент, когда он приходил к Палашке, ему должно быть около семидесяти, никак не меньше. А за тобой, как ты говоришь, сейчас следит мужчина гораздо моложе. Так что нет, это точно не тот же самый каторжник. А значит, вся эта история не имеет к кресту никакого отношения, тебе нечего бояться и незачем оставлять крест у меня.

Она решительно завернула вещицу в тряпку, погасив сияние сапфиров – в комнате сразу стало как будто темнее, – и пододвинула к Дусе, но та испуганно отпрянула, словно крест был отравлен.

– Не возьму, – решительно сказала Дуся и поднялась с табурета. – Ни за что не возьму. Мне и тогда, в пятьдесят седьмом, не нужно было его брать. Проклятая это вещь, по-настоящему проклятая. Может, ты и права по поводу каторжника, но я сердцем чую беду. Такая тоска меня гложет, Тата, ты даже себе представить не можешь! Ты уж не поминай меня лихом, дуреху непутевую. Не со зла я тогда тебя обманула, а по глупости. И всю жизнь страдала, что с тобой поссорилась. Не было у меня больше в жизни такой подруги, как ты, а теперь и не будет. И этого я себе никак простить не могу.

– Дуся, – голос у Таты дрогнул. – Прекрати ты себя хоронить раньше срока! Ну, не хочешь ты этот крест у себя хранить, так и черт с ним! Давай я его наконец Софии отнесу, повинюсь, что сорок лет назад случилось, и мы с ней вместе решим, что с крестом теперь делать.

– Да, отнеси! – с жаром вскричала Дуся. – Это ты правильно придумала. Никогда этот крест нашим не был, а значит, его надо вернуть туда, где мы его взяли, в дом Брянцевых.

– Завтра и отнесу, – успокоила подругу Тата. – А ты приходи ко мне еще, кто прошлое помянет, тому глаз вон. Нечего нам делить, особенно теперь, когда ты поняла, что была не права. Придешь? Я тебя с детьми познакомлю, а то ты вон только Машеньку мою видела.

Дуся посмотрела на нее затравленно и покачала головой, прикусив губу.

– Я бы пришла, Тата, – сказала она и заплакала, – с радостью бы пришла, но точно знаю: не увидимся мы больше.

С этими словами она выбежала из дома. Хлопнула входная дверь, потом калитка, и Тата осталась одна. Задумчиво посмотрев на одиноко лежащую на столе тряпицу, она подошла, разогнула края желтоватой холстины и взяла в руки разливающий вокруг синеву крест. Он был тяжелый и холодный, ложился в руку с давно забытым, но все-таки знакомым ощущением. Тата закрыла глаза и снова представила себя пятнадцатилетней девчонкой, во все глаза смотрящей на убийцу и его жертву и сжимающей в кармане тулупа чужую, но странно притягательную вещь, то ли холодящую, то ли обжигающую пальцы.

– Бабуленька, а скоро мама придет? Я есть хочу. – С улицы неслась внучка, топоча ногами по тщательно отскобленным половицам.

Тата вздрогнула, быстро завернула крест в тряпку и сунула в верхний ящик буфета.

– Сейчас разогрею суп, Машенька, – ответила она, – неси хлеб на стол, а пока накрываем, там и мама вернется.

* * *

Дело об убийстве Дарьи Бубенцовой не двигалось с мертвой точки ни на йоту. Подозреваемый Некипелов твердил о своей невиновности, и как бы Зимин в ней ни сомневался, никаких улик, обличающих его, не было. Впрочем, как и мотива.

От смерти Бубенцовой подозреваемый ничего не выигрывал. Так как убитая была совершенно одинокой, квартира после ее смерти переходила государству, ценного имущества при осмотре найдено не было, счетов в банке она не имела, жила на пенсию, очень скромную.

Отработали версию, что Бубенцова владела какой-то ценной вещью, возможно, той самой, о которой талдычил подозреваемый, рассказывая семейные предания прошлого, но при обыске дома в Фетинино и городской квартиры Некипелова ничего подобного найдено не было. Кроме того, оставался вопрос, зачем, будучи причастным к преступлению, он фактически сам навел следствие на убитую. Без его рассказа установить, что найденной в лесу жертвой стала Дарья Степановна, не удавалось бы еще довольно долго.

Конечно, личную неприязнь как мотив для убийства никто не отменял, но и в этом случае оставалось совершенно непонятным, зачем Некипелову было фактически сдаваться полиции. Поэтому чем больше Зимин думал об этом деле, тем больше склонялся к мысли, что Некипелов действительно ни при чем. На этом любые ниточки, ведущие от Бубенцовой к другим подозреваемым, обрывались, поскольку жила она одна, образ жизни вела крайне замкнутый, с соседями не общалась и друзей не имела. Вот что тут будешь делать!

Помня слова Снежаны Машковской о том, что тайна убийства может крыться в старинном дневнике, точнее, помня о самой Снежане, которая странным образом притягивала мысли Зимина, он изъял дневник и просидел над ним две ночи, разбирая закорючки со старорежимными ятями, выписанные не лучшим в мире почерком.

Дневник действительно принадлежал некоему Николаю Некипелову, приговоренному к каторге за непредумышленное убийство своего двоюродного брата Петра Некипелова. Первые записи в ветхой тетрадке с расплывшимися чернильными буквами относились к 1857 году, в них Некипелов делился обстоятельствами, при которых стал нечаянным убийцей, и историей некоего родового креста (эти страницы Зимин пропустил, потому что к делу они отношения не имели). Затем шло описание этапа, по которому он добирался к месту отбывания наказания, проделав пешком путь от Вологды до Москвы и далее до места назначения. Следующие несколько лет, а точнее, восемь, были посвящены описанию быта каторжников на Иркутском солеваренном заводе. Познавательно, конечно, но времени жалко.

В начале семидесятых годов девятнадцатого века Николай Некипелов вернулся в Вологду, к семье. Как следовало из тетради, он не оставлял надежды узнать, что именно приключилось с фамильной реликвией, ставшей причиной его дороги на каторгу. Подробно описывались усилия, которые бывший каторжник приложил для разгадки тайны. Дело двигалось медленно: разговаривать с ним никто особо не хотел, свидетели находились не быстро, да и нужно было зарабатывать себе на хлеб.

Некипелов то бросал свои поиски, то возвращался к ним. Как понял Зимин, бывший каторжник искал какую-то очень красивую девушку, которую видел на месте преступления. Она была вместе с двумя подружками, и ему бросилось в глаза их странное поведение. Все трое напряженно наблюдали за разворачивающейся между Николаем и Петром ссорой, как будто понимали, о чем идет речь. При этом одной из них даже стало дурно.

Спустя несколько лет Некипелов уже понимал, что свидетельницы были ученицами кружевного дома Брянцевых, а значит, могли что-то знать о визите Петра в дом канцеляриста уездного суда, где он собирался предложить драгоценную фамильную реликвию в качестве банальной взятки. С того места, где упоминалось о кружеве и кружевницах, отчаянно зевающий Зимин стал читать внимательнее. Найденный в чемодане кружевной сколок был тому причиной. И Снежана Машковская, тьфу ты, что за напасть!