Стоговы подтащили санки с телом Анны к длинному широкому рву, наполовину уже заваленному покойниками.

– Давай здесь положим, рядом. Сил нет стаскивать туда, – предложила мать.

Они отвязали тело, положили на землю и сели на санки.

Уже начинал густо синеть короткий декабрьский полдень, а с ним усиливался мороз.

– Ма, пойдем: ноги стынут, – сказал Витя, хотя самому очень не хотелось вставать.

– Эх, не уходить бы отсюда, чтоб не возиться вам потом со мной. Совсем немного осталось ждать. Слава богу, полвека прожила – видно, хватит. Жаль вас…

– Ма, ты что? Ты что говоришь?! А ну пойдем. Хлеба прибавили. Я слышал, скоро еще прибавят. Говорят, немца начали гнать от Ленинграда. Знаешь, сколько всего навезут? Ужас! Вот тогда наедимся! Вставай!

Но с матерью что-то случилось. Она несколько раз пробовала встать, но снова бессильно опускалась на санки.

– Витя, возвращайся домой один, оставь меня здесь, – еле слышно прошептала она. – Обещаю: отдохну немного, а потом догоню тебя.

Но Витька все понял. Он заплакал, потом твердо сказал:

– Хорошо, давай отдохнем вместе. Без тебя я домой не пойду!

…– Ну слава богу, дотащились, – сказала мать, когда из-за угла улицы показался их дом. – Ты обо мне-то не говори девчонкам.

Вечером зашли Валерка Спичкин и Борька Угольков.

– Грошевы ходили на Бадаевские склады за жженкой, – рассказал Спичкин, – меня посылают завтра. Пойдем?

– Не, я не могу больше ходить, – покачал головой Витька. Он чувствовал такую усталость и равнодушие ко всему, даже к еде, что заранее отказывался от такого лакомства, как жженый сахар. – Там же охрана. Помнишь, как нас турнули оттуда месяц назад?

– Так это месяц назад. А теперь там и забора даже нет: сожгли.

– Пойдем, Витька, – прошепелявил Борька, как старичок. У него от цинги выпали передние зубы.

У Витьки тоже качались зубы, особенно по утрам. Это даже было приятно и небольно. Он с удовольствием раскачивал их языком.

Утром друзья все-таки зашли за ним и уговорили пойти на склады.

Собственно, складов уже не было. Даже то, что не сгорело во время пожаров после нескольких бомбежек, было разобрано на дрова. Территорию покрывал толстый слой недавно выпавшего первозданно чистого снега. На том месте, где когда-то стояли складские помещения с сахаром, копошились скрюченные фигурки людей.

Некоторые ковыряли крепкую, как гранит, землю ножами. Кое-где раздавался стук топорика.

Ребята выбрали участок и ногами расчистили снег. Валерка отковырнул кусочек земли и положил в рот. Остальные терпеливо ждали, что он скажет.

– Кажись, сладкая, улыбнулся Валерка, а потом добавил: – И немного горькая.

Сосед мальчиков, пожилой мужчина, каждый комок земли немедленно отправлял в рот. Потом, тихо подвигав челюстями, тут же сплевывал. Стоящая рядом стеклянная банка его была пуста.

Виктор принес с собой стамеску и молоток, и работа его шла быстро.

Едва старый чайник наполнился кусками земли, Витька передал свой инструмент Валерке. Потом они вдвоем помогли Борьке.

…Мать растопила принесенную землю, процедила через марлю черную, как нефть, жижу. В основном горькая, она тем не менее чуть сластила и отдаленно напоминала привкус леденцов.

Но зато размоченные в ней кусочки дуранды принимали совершенно неповторимый вкус довоенной коврижки.

Эльзу Виктор не видел давно, с тех пор как опубликовали постановление Ленгорисполкома о прикреплении ленинградцев к определенным магазинам. Пожаровы отоваривались на Расстанной. От Валерки он слышал, что Эльза жива.

И вот теперь они встретились по дороге к Обводному каналу. Оба тащили санки с привязанными кастрюлями, чайниками, бидончиками.

– Как ты? – спросил Витька. – Как мама? Что слышно от Сергея Яковлевича?

Эльза тихо всхлипнула:

– Плохо, Витька!.. Три дня назад папа погиб. Я теперь жить не хочу. Скорее бы мне умереть…

– Ну ты что? Матери еще не ляпни такое.

– Да она только обрадуется. Она знаешь какая стала? Прямо людоедка, а не человек…

– Что ты болтаешь! – возмутился Витька. Он не мог не то что сказать – подумать подобное о матери.

– Неделю назад еще папа был жив и прислал нам с красноармейцем посылку: две буханки хлеба, кусок сала, банку свиной тушенки. Так она знаешь что сделала? Ночью потихоньку съела хлеб и сало. Ее рвало потом все утро. А ведь какая была хорошая, заботливая до войны. Даже не верится. Я раньше все думала: вот приедет папа, сяду к нему на колени, наревусь и расскажу все. А теперь… – Эльза зарыдала, как когда-то в пионерском лагере перед истерикой.

Витька испугался, потому что тогда рядом были врачи, а сейчас они одни на безлюдной заснеженной улице.

– Ну, ты брось реветь! – Он взял ее за руку. – Давай сядем посидим на санках.

Мальчик помог Эльзе опуститься и сел рядом.

Эльза, вздрагивая от рыданий, уткнулась ему в грудь, и Виктор замер, потом положил руку ей на плечо и, тихо похлопывая, стал ее успокаивать:

– Ну, ну, все пройдет. Вот увидишь, будет лучше.

Что пройдет, что будет лучше, он и сам не знал. Но сейчас нужны теплые, ласковые слова, и он говорил их.

Девочка понемногу успокоилась, они встали с санок и подошли к парапету канала. Витька не разрешил Эльзе спускаться на лед.

– Сиди здесь. Я сам наполню посуду.

Медленно, по-стариковски, он спустился на лед и направился к той проруби, у которой брали воду всего две женщины.

– Здесь труп плавает, мальчик, – предупредила одна из них. – Их сейчас в Обводном, в Неве и Фонтанке полно плавает. Все берут воду вон в той лунке.

– Зачем же его бросили сюда? Неужели мало места на берегу? – возмутился Витя.

– Может, и не бросали: наклонился человек за водой, потерял сознание и упал. Мог и просто поскользнуться, – сказала вторая женщина.

– А вы все равно здесь берете воду? – удивился Витька, глядя, как они наполняют свою посуду.

– Господи, да какая разница – здесь или там, в десятке метров! Все равно надо кипятить, – ответила первая женщина.

– Значит, ничего? – переспросил он.

– Ничего, бери. Я его оттолкнула подальше, под лед.

Витька осторожно наклонился над водой, внимательно оглядел края проруби. В воде ничего не было видно.

– Ты сам-то не упади туда, – предупредила первая женщина, наблюдая за тем, как Витька долго стоит на четвереньках перед прорубью.

«Хорошо, что Эльза осталась на берегу. Зачем ей знать об этом? Надо только сказать, чтобы кипятили воду даже для умывания», – подумал он.