Смерть старого друга — ну или хотя бы старого товарища по работе — это, разумеется, удар. Тем более такая… внезапная. Но Халыча, похоже, потряс не столько сам факт самоубийства Шубина, сколько предсмертное «признание». Тоже, конечно, можно понять. Будешь тут потрясен, если человек, с которым ты два десятка лет проработал плечом к плечу, оказывается, совсем не тот, кем ты его считал. И неважно, правдиво ли «признание» или от первого до последнего слова взято «с потолка», важно, что ты этого никак не ожидал.

Особенно если учесть, что «с потолка» — куда как вероятнее. Да, да, да, информацию по шубинскому алиби на момент пожара в бане надо проверять. Но скорее всего, Морозов вспомнил точно. И ведь это, по сути, единственный эпизод из всего списка, где участие Шубина могло иметь место — хотя бы теоретически. А тут, видите ли, алиби.

И все-таки Арина была почти уверена: при желании Морозов мог бы поведать ей гораздо, гораздо больше. Но — не стал. Неприятно вспоминать? Не хотел чернить память покойного друга?

Э-эх…

Лучше б вместо этого к Плюшкину отправилась. Конечно, вскрытие — штука малоприятная, но пользы точно больше было бы. Может, сейчас поехать?

Судмедэксперт оказался легок на помине — телефон в Аринином кармане голосом мультипликационного Карлсона промурлыкал: «А мы тут плюшками балуемся!».

— Что ж ты, душенька моя, на вскрытие-то не пришла? Я по тебе скучаю, — промурлыкал Плюшкин не хуже Карлсона.

— Ну простите, Семен Семеныч, — улыбнулась Арина. — Я собиралась, но как-то все закрутилось.

— Собиралась она, — ворчливо забулькала трубка. — Не любишь ты старого Плюшкина, грех это. Значит, так, — продолжил он уже вполне деловым тоном. — Неожиданностей, в общем, никаких. Пулечку я извлек, даже баллистикам отправил, ты уж там официально-то не забудь все оформить. И вот что я тебе сам скажу, душенька моя, — ворковал в трубке судмедэксперт. — Плюнь в глаза тому, кто будет тебя уверять, что Степаныч спился. Печень, поджелудочная — все в норме. Возраст наложил свои отпечатки, конечно, плюс десятилетия оперской службы, которые никакому организму не полезны, сердце и сосуды похуже, чем прочее нутро, но в целом все в норме, все в пределах допустимого. И мозг, кстати. Ну… то, что от него после выстрела осталось, пулька-то порикошетила в черепе.

— Может, у него старческий склероз — или как это правильно называть? — уже начал развиваться?

— В смысле дегенеративных изменений мозга? Арина свет Марковна, ты же сама его предсмертную записку видела. Распад почерка — один из первых признаков любых маразмов. Так что вряд ли. В общем и целом, организм в очень приличном состоянии для своего возраста и анамнеза. Лимфоузлы несколько увеличены, но, может, он грипповал недавно. Или, к примеру, зубы застудил, десны у него не сказать чтоб в идеальном состоянии были. Хотя зубы на удивление хороши, пять пломб, одна коронка, все давние.

— Лимфоузлы и десны? Семен Семеныч, а не может быть… — она замялась.

— Ты про СПИД, что ли? Ну да, две главных страшилки — либо онкология, либо СПИД. Проверить я попросил, конечно, ты, кстати, распоряжение напиши, но сомневаюсь, чтобы что-нибудь нашли. Сама посуди, откуда бы там СПИДу взяться? Беспорядочными связями и прочими рискованными практиками не баловался, медицинским вмешательствам в последние годы не подвергался, татуировок не делал. Где бы ему было заразиться?

— Да я на всякий случай спросила.

— Спросила-то правильно, чего тут смущаться. Тяжелые болячки — основательный мотив для самоубийства. Но не похоже. Что же до внешних обстоятельств, то все, что я тебе на месте сказал, все подтверждаю. Под ногтями чисто. Следов борьбы, побоев или связывания на теле нет. Ни ссадин, ни кровоподтеков, ничего. В том числе и там, где ты просила особо посмотреть, на правом запястье, где манжета рукавная помята была. Ни царапин, ни гематом, кожа чистая. Ну кроме того что на этой ладони следы продуктов сгорания. Меньше, чем я ожидал, но есть. То есть пистолет стрелявший эта ладошка держала. Кстати, а вот возле входного отверстия кожа почти чистая, поясок окопчения не выражен, штанцмарка отсутствует… эй, ты чего там, в ступоре? Судебную медицину прогуливала, а теперь думаешь, что злой Плюшкин с тобой по-китайски разговаривает?

— Нет, Семен Семенович, я поняла. Ну более-менее. Вы сказали, что пистолет к голове не прижимали, стреляли с некоторой дистанции, скажем, больше десяти сантиметров.

— Умничка, — похвалил Плюшкин. — Копоть возле входного практически в следовых количествах. На ладошке шубинской ее и то больше осталось, хотя тоже не густо. Если тебе интересно…

Похоже, Плюшкин все-таки обиделся, что она вскрытие «прогуляла». И ведь не стал дожидаться, сам позвонил. Арина подпустила в голос признательности:

— Интересно, Семен Семеныч! Только непонятно, — вздохнула она. — Что все это значит?

— Не знаю, душенька моя, — промурлыкали в трубке уже более дружелюбно. — Я судебный медик, а не гадалка. Ты следователь, ты и думай. Приходи, чайку попьем, может, я тебя на мысли какие вдохновлю.

— Спасибо, Семен Семеныч! Сперва сама подумаю, после и к вам зайду…

— А то забегай прямо сейчас, я как раз дежурю. У нас пока тихо, все покойнички по местам лежат, полуночи ждут. Знаешь, как тут в полночь интересно бывает? Шорохи всякие, огоньки блуждающие, души неупокоенные по коридорам скользят…

— Да ну вас! — рассмеялась Арина. — Пугаете, да? А мне еще в комитет, пока домой соберусь, стемнеет, и фонарь дворовый, скорее всего, так и не починили. И неупокоенные души тоже шляются, только живые еще.

— Ладно, беги, — дозволил явно повеселевший Плюшкин.

* * *

Художественной галереей руководил Аристарх Петрович Туш — Арина аж крякнула, когда прочитала, настолько это звучало торжественно.

Именно звучало.

На самом деле господин директор имя носил до зевоты обыкновенное, непритязательное — Алексей Петрович Тушкин. Но псевдоним он себе придумал отличный, равно как и перекликающееся с ним название галереи: «АрТуш». И элегантно, и с «художественным» смыслом, и не вульгарно. Солидно, в общем.

Впрочем, из солидного в облике Аристарха Петровича присутствовала разве что благородная проседь цвета «перец с солью». Длинный, сухопарый, быстроглазый владыка «храма» щеголял лаковыми штиблетами цвета маренго, оливковой бархатной курткой стиля «халат русского барина» и небрежно повязанной малиновой бабочкой, напоминавшей на фоне кипенно-белой рубашки кровавое пятно.

К визиту следователя Аристарх Петрович отнесся спокойно, а что следователь уже другой — даже, кажется, и вовсе не заметил. На вопросы отвечал вполне охотно, даже на те, что ему уже задавали.

— Так почему же свет-то погас? — чуть укоризненно поинтересовалась Арина. — Его так просто отключить?

Она полагала, что директор сейчас подведет ее к электрощиту, демонстрируя — глядите, мол, все элементарно, каждый может тумблер повернуть. А она бы потом спросила: как же вы так неосторожно? Послушать, как кто-то оправдывается, всегда интересно, можно что-нибудь полезное услышать.