А Константин, напротив, заснул как обычно. Он не узнал Людмилу, поскольку, как я сказал, она вывесила в «одноклассниках» свой старый портрет. К тому же он вообще вечером не включал компьютер, потому что и так устает от него на работе. Если бы во сне его кто-нибудь назвал, как Людмила, «парнем не промах», лицо Константина внутрь себя приняло бы, наверное, то же выражение, что на его фото. Но вообще это выражение ему трудно давалось. Его, выражения, хватило когда-то для обольщения глупенькой, но аппетитной профессорской дочки, но чтобы удержать ее при себе – на это уже не достало. В душе Константин был простым, нормальным человеком, даром что работал шеф-редактором. Только никто, кроме сына Сережи, этих качеств в нем не ценил.

Итак, они оба заснули – он раньше, она позже, разделенные всего несколькими межэтажными перекрытиями. Но на этом история с «однокашниками» не закончилась. На следующий день Людмила уже сама, без моей помощи, специально задержалась на работе. От метро до дома она шла не спеша, взглядывая украдкой на обгонявших ее мужчин, а у своего подъезда почему-то остановилась совсем, словно о чем-то задумавшись. Людмила даже полезла в сумочку за сигаретами, но тут консьерж, увидав ее с помощью системы наружного наблюдения, решил, что она ищет ключи, и отпер подъездную дверь. Дверь запищала, Людмила встрепенулась, вошла, поблагодарила Насира за любезность и направилась к почтовым ящикам. Там, у ящиков, она провела еще несколько минут, в течение которых в подъезд никто так и не вошел, кроме одного мужчины с собакой (это был я). Потом Людмила, вздохнув, села в лифт и поехала на свой этаж.

Я думаю, ее тогдашние действия были не вполне осознанными. Вряд ли она всерьез могла надеяться на повторение вчерашней нечаянной встречи. Ловля человека в лифте – абсолютно бесперспективное занятие. В лифте, наоборот, как правило, попадаются те, с кем встречаться почему-либо не хочется: или типы, позавтракавшие чесноком, или вот собаки, трущиеся о ваши ноги своими линючими боками. Как бы то ни было, Людмила в тот вечер вела себя странно; это видели даже мы с Филом – то, как она топталась у почтовых ящиков.

Придя домой, Людмила и там действовала вопреки обычному распорядку. Во-первых, не стала ужинать. Но не потому, что у нее на нервной почве пропал аппетит, а потому, что сегодня, именно сегодня, она по какой-то причине решила начать худеть. Во-вторых, вместо того чтобы сесть по обыкновению отдохнуть с чашкой чаю перед телевизором, Людмила с этой чашкой направилась сразу к компьютеру.

Как и следовало ожидать, на страничке у Константина за истекшие сутки не произошло никаких изменений; Людмиле тоже ничего нового никто не написал. Перещелкивая с Константина на себя и обратно, она выпила две чашки чаю и выкурила в задумчивости две свои тонкие сигаретки. Но о чем ей было раздумывать, я, честно говоря, не представляю. Казалось бы, чего проще – взять и отстучать ему: «Здравствуй, – мол, – Костя, мы с тобой, оказывается, соседи; вот номер моей квартиры, приходи в гости, вспомним молодость». Да, я на ее месте бы так и поступил; но женщины, даже если они только персонажи, создания загадочные. Где-то они готовы идти по трупам, а где-то вдруг проявляют крайнюю нерешительность. В делах сердечных современные женщины мало чем отличаются от тех, что носили корсеты, – та же робость и тонкость чувств. В общем, в результате своих размышлений Людмила так и не отважилась написать Константину прямо, а ограничилась тем, что на собственной страничке впечатала свой полный адрес – на всякий случай.

Тем временем, то есть пока она сидела у себя за компьютером, домой явилась ее дочь Маша. Погруженная в свои сомнения, Людмила не услышала даже, что дочь пришла не одна, а с Сережей, сыном Константина, с которым они вместе учились и, что называется, дружили. Молодые люди прошли в Машину комнату и, закрывшись, некоторое время провели там тихо. Но примерно через час они проголодались и вышли. Маша заглянула к Людмиле в двери.

– Привет, ма! – поздоровалась она. – Скажи, что нам поесть.

– Кому это – нам? – удивилась Людмила.

– Нам – это нам…

– Здрасте! – послышался Сережин голос, и в дверях показалась его голова.

– А… Здравствуй, Сережа, – Людмила сдержанно улыбнулась.

– Ой! – воскликнул вдруг юноша. – Да это же мой папахен.

– Где? – Людмила вздрогнула.

– Да вон, у вас в «одноклассниках», – он показал на компьютер, где на экране красовалось фото Константина. – Вы, значит, тоже в это играете?

Его ухмылка не понравилась Маше.

– Ну и что, – защитила она мать, – все пожилые в это играют.

– Я же и говорю, – Сережа пожал плечами.

Пока они препирались, с Людмилой произошло преображение. К большому Машиному, да и Сережиному удивлению, она заявила вдруг, что сама накормит их ужином. Она отвела детей на кухню и действительно накормила и лично напоила их чаем. Особенно ласкова она была с Сережей, чем могла бы его смутить, если бы он в принципе умел смущаться.

И вот, когда чаепитие их уже подходило к концу, неожиданно в прихожей раздался звонок. Потом Людмила станет уверять, что уже когда она шла открывать, то знала, кто там за дверью, – дескать, сердце ей сразу все сказало. Но я думаю, что это будет такое сочинительство постфактум, хотя и простительное. Словом, вы поняли – это был Константин.

– Здравствуйте. Вы Людмила?

Он улыбался не байронической, но симпатичной, чуть застенчивой улыбкой:

– Просто невероятное совпадение – я только что зашел на «одноклассников», и что бы вы думали…

Договорить он не успел, вернее, я не успел досочинять, потому что меня отвлекла Тамара. Вопрос неотложный – что мы будем брать на ужин: отбивную или край на кости? Не знаю, что больше подходит случаю, мне, в общем-то, все равно, но приятно, что она со мной советуется. Завтра, когда я уже в одиночестве стану доедать это мясо, мне опять-таки приятно будет вспомнить, как мы на пару ходили в магазин. И вообще как мы с Томой «сходили налево». Согласитесь, в этом есть что-то не только грустное…

В паре километров от меня, то есть от моего микрорайона, расположены так называемые «поля орошения». Те, кому этот термин кажется слишком поэтическим, именуют их отстойниками либо очистными сооружениями. По сути же это место является мегавыгребной ямой, куда стекаются фекалии мегаполиса. Не все, конечно, но значительная их доля, в том числе и моя. Поля эти находятся от меня к северо-востоку, и при соответствующем направлении ветра я вспоминаю об их существовании. В прежние времена, благодарение богу, норд-ост в наших краях был гостем нечастым, однако с недавних пор я стал замечать, что московская роза ветров сделалась ко мне менее благосклонной – видимо, из-за общих климатических изменений на планете. Последние двое суток я угощаюсь ветром с полей непрерывно. Он не приносит ни тепла, ни дождика – один лишь навязчивый, всепроникающий аромат, от которого нет спасения даже при закрытых форточках.

Утешает меня лишь то историческое осознание, что запах этот сопровождал человечество во все века его существования. Предки наши боролись с ним, сжигая в клозете газетку, а потом изобрели дезодоранты. Правда, в данном случае клозет слишком велик – для его освежения не хватило бы всех дезодорантов мира и даже совокупного тиража московских таблоидов. Известно, что в годину народной беды, во времена различных потрясений и смут запах наступал, усиливаясь до степени вони. Впрочем, сегодня он не так страшен и ощущается скорее как обонятельная неизбежность. Мало ли таких неизбежностей действует на другие наши органы чувств? Телевизионная реклама, например, – она накатывает, и терпи.