— Да, — ответил ее отец. — Я знаю этот взгляд.

— Жаль, он не сказал, за кого меня принял. Сказал, что ни за что бы такого не сделал, и кажется, я ответила: «Конечно, нет», чтобы успокоить.

— «Они заставили меня»? — повторил Исаак. — Интересно, о ком он говорил?

— Мне в голову не пришло спросить его об этом, — ответила Ракель. — Но я спросила, о чем он говорит, и он стал повторять, что было грешно украсть священный предмет. И что он не хотел этого делать, но его заставили. И снова попросил меня сказать Пресвятой Деве, что он не хотел делать этого и не хочет гореть в аду.

— «Священный предмет». Ты уверена, что он так назвал эту вещь? — спросил врач.

— Да, папа. Он назвал ее священным предметом. Я снова спросила его, о чем он. А он посмотрел на меня очень странно. И на этот раз сильно стиснул мою руку — она несколько дней была потом в синяках — и стал повторять, что это он заставил его совершить кражу. И голоса. Потом начал бормотать, что то был его голос, но они были не теми самыми, и он не понимал. Тут я тоже перестала понимать его. Потом он уснул. Вот и все. Но раз теперь…

— Очень интересно, дитя мое, — перебил ее Исаак. — И это указывает на ошибки, которые можно совершить, обладая неполными сведениями.

— Папа, но ведь никто не может знать всего, так ведь? — спросила Ракель, готовая пуститься в долгие рассуждения по этому интересному вопросу.

— Только о немногом. Сейчас я полностью уверен в том, что голоден. Пожалуй, узнаю, что приготовлено для нас. А об этом поговорим в другое время.

В ту субботу над дворцом епископа нависло молчаливое ожидание. Его Преосвященство не покидал спальни — разве что выходил в кабинет. Так или иначе, он не принимал никого, передав ведение дел епархии Франсеску Монтерранесу. Слухи о его болезни распространись по всему городу, и поскольку никто не видел, чтобы врач ходил между еврейским кварталом и дворцом, все быстро решили, что Исаак перебрался во дворец, чтобы все время находиться при епископе.

На самом деле Беренгер был доволен тем, что оставался в постели почти всю пятницу и субботу, то дремал, то просыпался, видел только слуг и секретаря, предоставив другим заниматься обычной толпой докучливых священников и горожан. Ел предписанную легкую, но питательную пищу, с любопытством слушал сообщения о дворцовых слухах.

Когда епископ болен, все во дворце непременно начинают думать о его смерти. Оценивают местных претендентов на его место, всегда забывая о возможности появления человека со стороны, — так было и сейчас. Претенденты мучились, остальные беспокоились о воздействии на их планы со стороны того или иного человека, который может принять бразды правления. К закату в субботу дворец был полон волнением, страхом и жаждой власти.

Воскресенье, 8 июня. Троицын день

По главным праздничным дням епископ читал проповеди. Это был такой же непреложный принцип, как восход солнца на востоке. По этой причине, когда в Троицын день на кафедру поднялся Франсеск Монтерранес и начал читать тщательно составленную проповедь, которую он написал, консультируясь с Беренгером и Бернатом, паству охватила дрожь. К тому времени, когда месса окончилась, все пришли к выводу, что конец Беренгера близок. Час спустя большая часть горожан уже обсуждала его похороны и возможного преемника.

Ракель сидела во дворе, с досадой глядя на лежавшую перед ней арабскую книгу, когда появился Юсуф.

— Юсуф, иди сюда, — твердо сказала она. — Хочу поговорить с тобой.

Мальчик медленно подошел, и она взглянула на него.

— Садись, — сказала ему Ракель. — Ты бледен, как привидение. Что случилось?

— Не знаю, — ответил Юсуф. — Мне вдруг показалось, что я вижу у фонтана мою мать — но там никого не было.

Он сел, и Ракель увидела, что у него дрожат руки.

— Я подумал, она умерла, и ее душа прилетела посидеть здесь, у фонтана.

— Юсуф, не надо так думать. Ты очень расстроен. Я принесу тебе мятной настойки с лимоном.

— Запах мяты отгонит призраков? — спросил он с горечью и с любопытством.

— Нет, — ответила Ракель. — Но…

— Аромат! Вот в чем дело? — перебил он. — В этом дворе пахнет жасмином. И у нас пахло.

— Твоя мать смазывала кожу жасминовым маслом? — спросила Ракель.

— Не знаю. От нее всегда пахло жасмином.

— Извини, — сказала девушка.

— Это не твоя вина.

— Моя. Жасминовое масло такое приятное, что я всегда смазываю им волосы. Но смою его, если хочешь.

— Нет, мне оно нравится. Теперь, когда я знаю, в чем дело, беспокоить меня оно не будет.

Мальчик уставился вдаль, потом повернулся к лежавшей перед Ракелью книге и, указывая на раскрытый трактат, сказал:

— С такой трудной книги начинать не стоит.

— Мой папа, — Юсуф заговорил смущенно: ему до сих пор было трудно говорить об отце, эмиссаре эмира, убитом во время восстания в Валенсии в тысяча триста сорок восьмом году, — папа всегда заставлял меня писать буквы в пыли до того, как мы начинали занятия. Говорил, что таким образом руки учатся так же, как голова.

— Мама сочтет очень странным, если я сяду на корточки и начну писать на земле. Если ты маленький мальчик, дело другое. Люди подумают, что ты играешь.

— Можно насыпать пыли на этот стол, — сказал он, указывая на низкий столик, где лежало рукоделье Ракели. С видом заговорщиков, готовящих серьезное преступление, они поставили у стены маленький столик, придвинули к нему садовую скамью, чтобы собственные тела защищали их от любопытных взглядов, и торопливо набрали сухой земли с клумбы.

— Ну, вот, — сказала Ракель, разравнивая землю на столешнице. — Многовато камешков, но вполне годится.

Юсуф взял палочку и начал писать.

— Ракель, что ты там делаешь? — спросила ее мать, выйдя из кухни. — Наоми нужна помощь.

Вместо того, чтобы резко ответить, что Наоми могут помочь мальчик-слуга и Лия, Ракель с улыбкой повернулась.

— Ищем в этой книге кое-что, нужное папе, — ответила она с невинным видом. — Но если я нужна тебе, мы сможем сделать это завтра.

— Нет-нет, — сказала Юдифь, сразу идя на попятный. — Лия сможет помочь не хуже тебя.

После долгих писания, исправления, переписывания бесконечных букв по земле девушка в конце концов сломала прутик.

— Голова кружится, — сказала она, — и пальцы онемели. Продолжим завтра.

Ракель с Юсуфом начали прибираться в своем уголке двора, смахнули со стола землю и вернули все на место, пока никто не заметил, чем они занимались.

— Вчера ты долго ездил верхом, — сказала Ракель, когда они заканчивали.

— Я не ездил.

— Чем же ты тогда занимался?