Правильно рассуждал толстяк в расцвете сил, мудро. Тут торопиться не надо. Пока что наша задача в другом – войти в доверие, чтоб тебя ждали. И не просто ждали, а как Малыш своего друга с пропеллером, то есть радостно и с огромным нетерпением. А потому спешить не будем…

Медок был заборист. Качество, как я и говорил, не лучше, чем у того же Воротынского, но крепость – о-го-го. Потому я на него особо не налегал, используя исключительно как легкий допинг и для смачивания пересохшей глотки. Это только в поговорке языком болтать – не мешки ворочать, а если говорить несколько часов кряду, думается, кое-кто с радостью перешел бы на мешки.

По счастью, разговор почти все время касался фривольных тем, то есть особо обдумывать свои слова необходимости не было, так что я себя не сдерживал и за своим лексиконом тоже не следил. «Клубничку» любим, Ванюша? Да ради бога, хоть сто порций – и со сметаной, и с сахаром, и с молоком – как только душе твоей грязной угодно. Кушай, не обляпайся, маленький. У меня ее много. Мне даже самому удивительно стало – насколько много. Ухитрился-таки прогресс напихать в мою голову дряни – прямо тебе авгиевы конюшни, да и только.

А уж царь как млел! Еще бы, заполучил на халяву чуть ли не ходячий справочник «Камасутры»: «Поза 79. Она, обхватив партнера бедрами, медленно откидывается на руки, грациозно предлагая себя, а он…»

По всей видимости, мои рассказы так проняли бедного батюшку-царя, что он сразу после урока ликбеза, раскрасневшийся как рак, пулей ломанулся к царице. И, скорее всего, того, что ему грезилось в воспаленном воображении, он не получил. Совсем.

Это я предполагаю, поскольку наша следующая беседа началась с его сетований на то, насколько тупы и глупы бабы на Руси. О царице он тоже помянул пару раз. Эпитеты, что он выдавал в ее адрес, цитировать не буду. Женщины не поймут, и, между прочим, правильно сделают.

Правда, на этот раз он уже говорил не только о сексе. Спрашивал и кое-что о странах, где я побывал. В немалой степени ему польстило и то, что династии, которые я перечислил ему по пальцам, можно сказать, почти новенькие, свежеиспеченные, то есть в его понятии не освящены временем, а следовательно, несерьезные. Валуа во Франции с четырнадцатого века, Тюдоры в Англии – и вовсе с пятнадцатого, а Габсбурги в Испании всего-то с начала нынешнего, шестнадцатого. Даже датчане и то постарше их, хотя и ненамного. Единственные относительно древние, тянущие свои корни с тринадцатого века, – это турецкие султаны, но, во-первых, они басурмане, а во-вторых, как ни крути, все равно на триста лет моложе Рюриковичей. Словом, тоже сопливые.

Иоанн только величаво кивал в такт моим словам. Правда, в одном месте счел нужным меня поправить, да и то, как мне показалось, лишь потому, чтобы лишний раз показать свою ученость. Мол, кесари Священной Римской империи правили ею еще четыреста лет назад, а род их известен и того больше, хотя до Рюрика, не говоря уж о брате кесаря Августе Пруссе, им, разумеется, семь верст и все лесом.

– Но эти кесари тоже не все время сидели на троне, – вежливо поправил его я. – А раз непрерывности правления нет, то оно вроде бы как и не считается.

Еще раз повторюсь, что я не ахти какой знаток истории, потому и тут бил наугад, исходя лишь из простой логики – коли должность выборная, то одна династия навряд ли смогла бы прочно удерживать за собой императорскую корону на протяжении нескольких веков.

Логика не подвела – это можно было понять сразу, глядя на поведение Иоанна, который после моих слов расфуфырился и смотрел на меня орлом. Того и гляди лопнет от важности. Только что клювом не щелкал, а так полное сходство.

Все правильно. Коль сам, если не считать Казани и Астрахани, толком ничего не добился, другого и не остается – только гордиться древностью рода. Он и глядел на меня совершенно иначе, нежели чем в самом начале нашего первого «задушевного» разговора.

Ну точно, проняло. Достал я его, как говорил Жеглов, до сердца и до печенок.

Удав положил свою голову на плечо Маугли. «Храброе сердце и учтивая речь, – сказал он. – С ними ты далеко пойдешь в джунглях».

Вот и государь по принципу закадычного дружка Маугли соизволил пару раз похлопать меня по плечу рукой – интересно, это признак высшего расположения и благоволения к своему собеседнику или он может полезть целоваться? Ладно, ни к чему загадывать – дальше увидим.

Попутно я ухитрился прошвырнуться и по опричнине. Ну не дело это – раздвоить страну и вести себя по отношению к одной из частей как не каждый завоеватель ведет себя по отношению к побежденным.

Трудился неспешно, аккуратненько, без нотаций и морали. Глупо взывать к совести, коли она отсутствует. А вот смех – дело иное. Это я накрепко усвоил еще по своей журналистской работе. Иному дураку из числа высокого начальства на критику наплевать – туп он для нее. Зато если написать о нем с издевкой – он эту газету готов порвать и съесть. Бесит его, когда над ним смеются. Особенно если у этого дурака форсу и самомнения о себе выше крыши. Вот как у нашего Ванечки.

Нет-нет, я еще не выжил из ума, чтобы начать издеваться над ним самим. Мне, если вы помните, еще надо добиться лавров Гриневицкого, а после первой, второй или от силы пятой издевки светят огни Пыточной избы. Или угольки. Те самые, что подгребают под «боярское ложе». И уж оттуда я своим засапожником никак не воспользуюсь – мало того что руки коротки, так они еще и заняты. Дыбой.

Потому я прошелся лишь по опричникам, да и то не по всем огульно, а конкретно по отдельным личностям, но саму систему не трогал. Она тоже Иоанново изобретение, следовательно, издеваться над ней все равно что над самим изобретателем. Обидится.

В третьей же беседе я позволил себе процитировать кое-какие народные высказывания. Дескать, поговаривают в народе, что царские слуги с голодухи питаются собачатиной, а головы их носят при себе, чтоб подсохли да подкоптились на солнышке. Если государь их вовсе кормить перестанет, тут-то они за них и примутся. Иоанн стал было пояснять мне, неразумному, что это, дескать, символ, не более того, да и не подвешивает никто к седлу собачьих голов. Единственная на груди у царского жеребца, и та сделана из серебра.

Я киваю, что согласен, и тут же вместе с ним начинаю обвинять народ:

– Все верно, царь-батюшка, – темные они да неразумные. В своей беспросветной тупости они, государь, доходят до того, что и сказать страшно…

И вновь остановка в ожидании, когда он меня станет торопить. Сказывай, мол, не бойся, тут все свои. Ага, так я и поверил. Мнусь, отнекиваюсь, а он опять, да на повышенных тонах: «Повелеваю тебе, фрязин!» Ну раз повелеваешь, получи, фашист, гранату. И новую порцию выдаю. Так и скармливал три дня подряд.

Вообще-то, честно признаться, никогда не говорил и не скажу, что я и есть тот самый главный, благодаря которому осенью тысяча пятьсот семьдесят второго года этой раковой опухоли на Руси не стало. Нет, нет и нет! Уверен, что мои слова, подковырочки да подколочки в лучшем случае сыграли лишь роль своеобразного катализатора, то есть ускорили процесс ее отмены. Почему? Да он и сам не очень-то ее защищал. Уж больно лениво как-то, с неохотой. Типа напрасно ты так уж строго о покойнике – он в чем-то был неплохим парнем, хотя, спору нет, дуролом каких мало.