– Продолжай, чего хотел сказать?

– Ну, батька, у меня же шест, а у Клека – секира, – промямлил Данила.

– И что?

– Ну, шест длиннее.

– У быка тоже длиннее, и что ты с ним делать будешь?

Данила покраснел, прямо как девушка, а Воислав вдруг не стал и дальше позорить зелёного новичка, а вполне по-отечески пояснил:

– Клек сам разберётся, что ему делать, а ты бей шестом, как умеешь. С шестом у тебя лучше пока получается.

И начались тренировки.

Учебных боёв сперва не было. Только передвижения в разомкнутом строю. Данила занимал позицию слева от Клека, Ждан – справа. Схема работы была такая: Данила своим шестом, имитирующим копьё, бил издалека в правый открытый бок условного противника, тем самым заставляя его прикрыться щитом и ограничить себе обзор. В это время вперёд вырывался Клек и атаковал врага, а Ждан прикрывал его справа, развернувшись на девяносто градусов и выставив щит.

Независимо от результатов атаки, Данила ещё раз бил шестом, давая собратьям возможность без помех вернуться в строй. Такая схема – всего семь действий, но их следовало отработать до автоматизма. Имелись и другие варианты атаки и защиты, но они пока были не по зубам для несыгранной тройки.

Обережники неделю отрабатывали приёмы в поте лица. Местечко для тренировок они выбрали за посадом – нагромождением жилых домов вокруг крепостной стены, так что поутру приходилось ещё бодрой рысцой отмахать добрых пять километров до небольшой полянки.

Ночи становились всё холоднее, да и утром окрестности покрывал слой холодной росы. Данила, когда к нему после тренировок возвращалась способность мыслить, уже начал беспокоиться: как же это Путята собирается плыть на север, когда в Смоленске уже заморозки.

Охранники успели потренироваться всего неделю, до учебных боёв между тройками так и не дошло, как Путята действительно собрался в путь. Но его отъезд был омрачён одним событием.

– Ты лжец и обманщик, Путята! Сын драной суки и вонючего трэля! А ещё ты трус с отсохшим удом! Верни мне деньги – и покончим с этим.

Этой фразой Гуннар Скряга закончил обвинительную речь в адрес нанимателя Молодцова. По происхождению Гуннар был нурманом и выглядел чистым викингом: косматым блондином с синими глазами, упрятанными где-то под бровями. Выдубленная солью кожа на лице морского разбойника туго обтягивала массивные нос и скулы. Нурман стоял, подбоченясь, и ждал ответной реплики.

Судебная тяжба проходила на рыночной площади, народу собралась тьма-тьмущая. На высоком стуле расположился тиун – представитель князя и местной власти, выполнявший по совместительству и роль судьи.

Спор, как утверждал Гуннар, начался из-за того, что Путята продал ему некачественный товар – медные кубки с чеканкой византийской работы, – и теперь нурман требовал отступные. Путята отвечал, что Гуннар сам по пьяни попортил несколько кубков уже после покупки, и платить, разумеется, не собирался. Из замечаний собратьев Данила понял, что вся эта катавасия затянется до вечера: каждая сторона приведёт своих свидетелей, все будут глотки драть, а судебное решение вынесут в пользу того, кто тиуну больше забашляет. Однако у нурмана Гуннара Скряги было своё видение ситуации: выслушав оправдания Путяты, он с ходу перешёл к оскорблениям, чем, вообще-то, нарушил общие правила и заслужил неодобрительный взгляд тиуна.

В гробовом молчании Путята переглянулся с Воиславом, тот еле заметно кивнул.

– Ты ответишь, нурман, за поносные слова, сказанные на глазах честного народа, – торжественно объявил купец. – И за ложь свою тоже ответишь перед богами. Ты лжец, Гуннар, и рот твой поганый, им только под хвост свиней целовать.

– Ха-ха, – развеселился нурман, – у тебя, словенин, хватило смелости обвинить меня во лжи. Ну что ж, пусть боги решат, кто прав. Я буду биться здесь и сейчас с тобой или с тем, кого ты выставишь вместо себя. И, клянусь мечом отца, я выпотрошу его, как осетра. Один видит меня! – проорал напоследок Гуннар.

Путята, как и ожидалось, выставил вместо себя на поединок Воислава.

– Бирюк жадный, пропастина ненасытная, ничего не боится, – сплюнул на землю Скорохват и пояснил остальным: Гуннар приходится двоюродным братом племяннице второй жены Асбьёрна, здешнего посадника. Асбьёрн и его отец Фарлаф поддержали Владимира в его войне с Ярополком, за что получили от нового Киевского князя почёт и уважение. Однако теперь Асбьёрн считался в Смоленске посадником, а не вольным князем, но всё равно родство с ним было сильным козырем Гуннара.

– Но батька наш с ним справится? – спросил Жаворонок.

– С этим кочетом горластым? Да запросто.

– Тогда в чём проблема? – спросил Данила.

И сам понял: в окружении Гуннара, которое помогало ему облачаться, находились ещё семеро таких же, как он, матёрых головорезов и в его охране числились ещё полтора десятка человек. Тиун, правда, объявил будущий поединок чистым: если родственники или друзья Гуннара в случае его проигрыша захотят отомстить Путяте и его людям, то они будут не в своём праве кровной мести. Они обязаны будут заплатить виру родне убитого и головное князю за нарушение закона. А вира за убитого купца, свободного человека, ох, немаленькая.

Но это в городе, а за его стенами – тайга, где медведь-прокурор и действует только право сильного. Правда, и в этом случае виновных может постичь наказание, если потерпевшие смогут доказать, кто на них напал. То есть родичам Гуннара нужно будет вырезать весь караван Путяты, чтобы избежать последствий.

То, что у этих ублюдков не дрогнет рука сделать это, Данила не сомневался.

Народ на площади расступился, освободив место для поединка.

– Бой до трёх щитов. Поединок будет идти до тех пор, пока кто-нибудь из вас не сможет биться, – торжественно прокричал тиун.

– Конечно, этот варяг не сможет биться, когда я ему обрублю ноги под самый его гнилой уд, – с мерзкой усмешкой объявил викинг.

Вооружился он мечом и щитом, на голову надел круглый шлем с «очками», грудь прикрывал добротный панцирь.

– Нурманская собака громко лает, у нурманской собаки хороший язык, чтобы лизать чужие сапоги, – процедил Воислав с презрительной усмешкой.

На нём были пластинчатый доспех и шлем со стрелкой. Руки свободно лежали на оголовьях мечей. Воислав непринуждённо стоял на площади, казалось, не обращая никакого внимания на противника.

Гуннар закрыл рот и стал обходить варяга аккуратными шажками слева, а потом вдруг заревел:

– Один!

И бросился.

Воислав не вынимал мечи из ножен до последнего. Оба клинка серебристыми росчерками вылетели на свободу: один с добрым треском долбанул в щит, второй змеёй нырнул в просвет между щитом и мечом, целя в живот.

Одновременно Воислав сместился вправо, чтобы оказаться вне досягаемости вражьего меча. Гуннар мечом отразил атаку, нацеленную в брюхо, и тут же правый меч Воислава описал дугу в направлении ноги викинга. Викинг убрал её, успел отшатнуться от левого меча, летевшего точно в лицо, попытался ударить щитом и опять едва не пропустил мах по ногам.