Несмотря на направленность взрыва, черепаха его не пережила – бронированная крыша вспорхнула, будто крыло бабочки, увлекая за собой тучу искореженного хлама и кусков разорванных тел. Заднюю стену вышибло, убегающих саперов накрыло обломками, свалив троих. Один поднялся, припадая на изувеченную ногу, поплелся дальше, за непострадавшим товарищем.

К аккуратному пролому деловито заструилась шеренга солдат – надо успеть ворваться внутрь, пока защитники не пришли в себя. Фока, встав с бочки, с легкой улыбкой наблюдал за атакой. Еще немного – и столица Нурии превратится в один из городов Хабрии.

Черный человек на это не смотрел – он направился к своему фургону. Надо проверить оборудование: утром оно пригодится.

По берегу холодного моря шли два человека. Один огромного роста, с широченными плечами, хмурым лицом, утопающим в запущенной рыжеватой шевелюре и нечесаной бороде. На вид лет тридцать пять, а может, и все сорок пять – у подобных молодчиков возраст иной раз определить невозможно. Второй совсем юн, тонковат, но ростом мало уступает своему спутнику. Черные волосы подстрижены коротко, лицо не нуждается в бритье, лишь на верхней губе и над подбородком виднеются характерные следы попыток избавления от растительности – здесь явно поработала не бритва, а нечто гораздо более грубое. Лицо у юноши спокойное, задумчивое, глаза посматривают по сторонам с обманчивой рассеянностью.

Одежду парочки можно не описывать – она этого недостойна. Если хоть раз в жизни повидал нищего, то, значит, легко представишь, что на них сейчас. Разве что куртка гиганта несколько выделялась. Нет, не в лучшую сторону – просто обычный нищий не станет обшивать свою вонючую куртку железными пластинами.

Здоровяк на одном плече нес массивную двустороннюю секиру, на другом солидный бочонок. Юноша тоже шагал не налегке. За поясом – чуть изогнутый меч в черных ножнах, на плече – странное оружие: будто широченная, в две ладони, остро отточенная стамеска на длинном древке. Человек, знакомый с китобойным промыслом, без труда узнал бы свой профессиональный инструмент – трокель. Им разделывают туши китов и добивают загарпуненную добычу. На суше такая узкоспециализированная штуковина не нужна, но юноша пока что не собирался избавляться от этой тяжести.

Гостеприимный залив спутники покинули три дня назад. С тех пор они с утра до вечера топали по берегу моря, шаг за шагом продвигаясь на север. Ночи они проводили в убежищах среди валунов, укрываясь парусиной, воду пили прямо из моря или из редко встречающихся речушек, которые легко переходили вброд.

Запас устриц закончился еще на второй день, с тех пор пополнять его было негде: попытки добыть продовольствие в море к успеху не приводили. В отлив обнажалась лишь узкая полоска дна, и все, что на ней удавалось найти, – немного съедобных водорослей, которые уже надоели до тошноты, да и энергетическая ценность этой травы весьма сомнительна. Серьезная живность полосу прибоя избегала, а тихих бухт или заливов больше не встречалось. Один раз путники наткнулись на ободранную тушу кита, вынесенную под самый берег. Зловоние, испускаемое гниющим мясом, преследовало их потом еще долго – даже у вечно голодного Апа не возникло предложений отведать этот благоухающий «деликатес».

Гигант, вчера уснувший без ужина, сегодня пребывал в мрачном настроении (завтрака и обеда ведь тоже не было) и все разговоры неминуемо сводил к продовольственным темам. Тим его почти не слушал, да и не всегда можно было расслышать: прибой местами ревел оглушительно.

– Вот устрицами ты эти ракушки зря называешь. Они вообще-то зовутся по-разному, но это точно не устрицы. Анийцы их уважают и называют морскими щетками, а элляне тоже уважают и зовут рыбьими гребнями. И едят их только вареными или запеченными. А вот устриц принято есть сырыми. Им подрезают жилу, раскрывают, капают немного уксуса со специями – и все, можно в рот класть. Блюдо не из дешевых – они ведь водятся далеко не везде, им особые условия подавай. Говорят, некоторые островные царьки неплохо живут именно за счет устриц. Они их приловчились разводить – будто на огородах выращивают. Во все концы света их продают, особыми судами перевозят, оборудованными для их перевозки. Я, признать по чести, устриц и не пробовал ни разу, только видел пустые скорлупки – их на помойку приходилось таскать, когда я пацаном в трактирном углу подрабатывал. Но те, что мы ловили, мне понравились – если они и хуже устриц, то ненамного. Ох и вкусные, заразы, – жаль, что закончились, надо бы нам побыстрее найти местечко вроде того залива и наловить их побольше. Сделать запас на неделю и только потом дальше идти.

– Мы большой запас делали, да только ты решил его не растягивать. «Тим, да тут на один зуб нормальному мужику! Давай уже все доедим, а завтра чего-нибудь добудем».

– Так ведь очень уж жрать хотелось. Когда есть нечего, голод терпеть не обидно, а вот когда что-нибудь есть… Съели – значит, съели. Забудем. Эх… Берег унылый… Ни бухты, ни залива. Даже речки, что попадаются, без предисловий сразу впадают в море. Да их речками называть стыдно – смех один. Почти все переходили, не замочив штанов. Вода, правда, хорошая – чистая и холодная. Говорят, под осень во все эти речки и ручейки лосось заходит, чтобы икру отметать в верховьях. Странное дело – даже язва рыбе не помеха, плывут в места, куда человек сунуться боится. Лосося в ту пору так много, что он не помещается в русле, по берегам ползет вверх. И в каждом полное брюхо крупной икры – хватит мой шлем наполнить. Свежая икра – это, я тебе скажу, нечто неописуемое. Но без соли к ней приступать нельзя – одна горечь на языке останется. Немножечко соли натрусить, перемешать хорошенечко, сверху покрошить зеленого лучку, и берешь все это большой ложкой – и в рот. И чувствуешь себя при этом как парень, которого, забыв кастрировать, определили евнухом в гарем какого-нибудь престарелого островного царька. А совсем благодать, если рядом стоит глубокая миска с вареной картошкой, посыпанной рубленым укропом и политой темным маслом, да еще жбан с ледяным пивком, желательно тоже темным. Пока все не слопаешь, из-за стола в жизни не встанешь!

– Охотно верю… – Тим не мог припомнить случая, чтобы Ап прекратил трапезу до полного уничтожения всего съедобного.

– Жаль, что до осени далеко. Нет в этих ручьях лососей. Какие-то мелкие рыбки шныряют, но их ловить – все равно что мух пытаться на обед запасти. И зверья здесь не видно. Хотя это, наверное, и к лучшему – рядом с язвой ничего порядочного не вырастет. А то, что вырастает, скорее нас сожрет, чем мы его. В прошлый раз мы ходили на север Атая. Есть там одно местечко – его не раз уже ватаги обшаривали, но найти еще много чего можно. Битва там, похоже, была, где немало народу полегло – добро по поверхности валяется, лишь чуток земелькой присыпано. Паренек с нами был, совсем желторотый, решил кроликов по кустам поискать – уж больно мясца ему свежего захотелось. Ну не дурак ли? Вышел на рассвете, а вернулся аж под вечер. Три дня ничего говорить не мог, только глазами испуганно моргал и попискивал, будто мышка. Потом заговорил, но ничего нам так и не рассказал. И заикаться стал сильно. Думаю, ему вместо кролика повстречалось что-то другое. И думаю, что видок у этой твари был не слишком приятный. И что мне еще запомнилось – говорить он не говорил, но на третий день начал жрать, хотя дар речи к нему еще не вернулся. Голод – это серьезная штука… А мы там рядом с рекой стояли, так в реке этой было полным-полно здоровенных щук – вся вода ими кишела. Идешь по берегу, а они прям голову на песок высовывают, дышат, наверное, свежим воздухом. Мы их так и ловили – петелькой, на палку привязанной. Затягивали ее под жабры, будто некроманту галстук висельника. Их так много было, что мы даже не поленились коптильню вырыть у обрыва – копченая щука очень даже недурна. Жаль только, что пива у нас не было – с ним бы она вообще хорошо пошла.