— Ерунда. Трели как трели. А почему ты такой кислый?

— У меня внутри какое-то странное чувство, — пожаловался Гордон, — никак не пойму, что за чувство такое. Наверное, вчерашний свадебный торт. Крем был несвежий, что ли…

Виктория фыркнула.

— Ничего удивительного, дубина, ты сожрал четыре куска этого жирного торта…

Они замолчали, уставясь на Кита, который заливался радостным смехом, застегивая вокруг запястья правой руки ремешок наручных часов.

— Ты вспомнил что-то смешное, милый? — озадаченно спросила Виктория.

— Да, вспомнил я… много всякого смешного я вспомнил. Мне знакомо это чувство, но оно вовсе не от торта. Клянусь, я сам сначала думал, что от торта, очень уж вкусный был на моей свадьбе торт… я сам умял четыре куска кряду, никогда не меня так не тянуло на сладкое… а потом я понял, что женат.

— Бедный котеночек, — вздохнула Виктория, когда Кит ушел, еще раз пожелав молодоженам счастья, — мы не только не пригласили моего брата на свадьбу, но куска свадебного торта ему не оставили. Только что тут смешного, ума не приложу.

— Твой брат имел в виду вовсе не торт. Он хотел сказать, что мы теперь женаты.

— Как это — женаты?

— Пока не знаю, но, судя по его смеху, это нечто замечательно хорошее.

— Куда ты меня тащишь? — деланно запротестовала Виктория, когда муж подхватил ее на руки и понес в декорированную фиалками и розами спальню для новобрачных.

— Будем играть в нашу любимую игру. В принцессу и свинопаса.

Скоро они вовсю были женаты. Виктория называла мужа деревенским олухом, болваном, мужланом, дураком, кретином, идиотом, тупицей, недоумком, кобелем похотливым и пупсиком. Она никогда не уставала повторять, что со своей громкой фамилией и благородным происхождением могла бы найти в мужья кого-нибудь получше тупой деревенщины из простого народа. Она мигом превратила его уютную холостяцкую берлогу в нечто среднее между будуаром и гардеробной, забив ее шляпками, перчатками и шубками, и понатыкав повсюду капканов и ловушек, которые она жеманно называла антикварными столиками. Она завела кошку и родила сына. Она винила его во всем на свете и постоянно желала знать, где он опять шатался. Она тратила абсолютно все, что он зарабатывал, и, чем больше он зарабатывал, тем больше она тратила.

Гордон называл жену птенчиком. Он всех женщин без разбору называл птенчиками. Он работал до изнеможения. Он был очень умен, блестяще образован, в совершенстве владел латынью и древнегреческим, постиг все тайны юридической казуистики, но постоянно терял носки и время от времени забывал побриться. Он курил сигары и тушил об антикварные столики. Он никогда не говорил жене правды о том, где был. Он любил их ребенка больше всего на свете. Он открыл окно и вышвырнул туда кошку. Он наивно удивлялся про себя, куда деваются абсолютно все деньги. Впрочем, он ни в чем и никогда ее не упрекал. А еще он прекрасно ладил с ее братом…

Вот это казалось Виктории по-настоящему загадочным. У них, кажется, не было ровным счетом ничего общего, начиная от происхождения и заканчивая политическими взглядами. Она с трудом представляла, о чем они могут разговаривать. Тем не менее, они разговаривали, и прекрасно ладили, и сделались настоящими друзьями, и ничего не изменилось, когда в жизни их обоих произошли значительные перемены.

Кит возглавил Корпорацию, а Гордон стал серьезно размышлять о политической карьере. Вскоре ему подвернулся счастливый случай. Кандидат на пост бургомистра столицы Салема, города Санкт-Константин, выдвигавшийся от ПНДП, по приятному совпадению — хороший знакомый Гордона, предложил ему поучаствовать в своей предвыборной кампании. Выборы прошли чрезвычайно успешно. Кандидат стал законно избранным бургомистром, а Гордон — его главным советником.

После переезда какое-то время Гордон с Викторией прожили душа в душу. Гордон вкладывал, как проклятый, а в свободное время охотился на оленей и прочую живность, что водилась в местных живописных лесах. Виктория постепенно обживалась на новом месте. Санкт-Константин оказался не таким заброшенным провинциальным городишкой, как она опасалась. Здесь тоже имелись магазины, салоны, театры и художественные галереи, и она могла продолжать вдоволь тратить денежки, устраивать чаепития, вечеринки и потрясающие приемы.

Маленький Максимилиан рос здоровым, веселым, живым и счастливым малышом. Он ни в чем не нуждался и жил припеваючи, словно маленький лорд Фаунтлерой. У него была большая-большая детская, много-много игрушек, пони, две няни, гувернер, личный повар, шестеро личных охранников и огромный черный механо, который каждое утро отвозил малыша в частный детский садик. В конце концов, что самое главное — у Макса были любящие папа и мама.

Словом, все устроилось и шло прекрасно, и шло бы себе и дальше, если бы не увлечение Гордона Истинной Духовностью. Уже к тому времени, как они с Викторией поженились, он всерьез интересовался астрологией, спиритизмом, ясновидением и прочими загадочными оккультными явлениями. Карабкаясь по карьерной лестнице, свое сверхъестественное хобби Гордон не забросил, а напротив — посвящал ему все больше сил, времени и денег. Вскоре Гордон обзавелся личным астрологом, ясновидящим и духовным наставником, и все это в одном лице, а звали это лицо Чамберсом. Неглупая и чрезвычайно льстивая, эта наемная пифия любовно и заботливо принялась взращивать плевелы, семена которых упали уже на взрыхленную, удобренную и хорошо подготовленную почву, обещая в будущем принести богатые и щедрые плоды. И еще чуть позже, именно с легкой руки Чамберса, разразилась первая грандиозная катастрофа в грядущем ряду грандиозных катастроф.

Следовало заметить, что Кит на дух не переваривал Партию Новых Демократических Преобразований. Во-первых, Ланкастеры испокон веков поддерживали консерваторов — семейная традиция, а Ланкастеры блюли и уважали семейные традиции. Во-вторых, последние годы в речах деятелей ПНДП все чаще и чаще звучало словечко «контрреставрация». Некоторые, — например, Верховный Канцлер Монтеррей Милбэнк собственной персоной, сумели научиться выговаривать заковыристое словцо практически без запинки, с особенным тягучим вкусом и смаком.

Словцо попросту означало то, что налогоплательщики слишком много денег тратят на содержание Двора и прихоти Императора, Гвардию и тому подобный монархический антураж. Разумеется, речь не шла о низложении Императора, или революции, или об оформленном законодательно урезании расходов на монархию, — то была чистой воды популистская болтовня, блеф.

Тем не менее, пусть и популистская, но болтовня о контрреставрации мучительно резала Киту слух и была одной из немногих вещей, способных по-настоящему и вмиг довести его до белого каления. Ибо Кит был не просто монархистом. Он был монархистом в двадцатом поколении. На протяжении долгих столетий его семья служила опорой Престола. Уж не говоря о том, что по материнской линии Кит доводился монарху троюродным племянником. Да… седьмая вода на киселе… но не тогда, когда речь заходит об императорской фамилии…

И все же, важнее было другое. Времена настоящего, великолепного, варварского абсолютизма; времена, когда Империей правил единолично Император и горстка его вассалов, среди которых первыми и лучшими, разумеется, были Ланкастеры; времена религиозного, политического и судебного произвола, кровавого подавления мятежей, пышных парадов и публичных казней — эти сладчайшие времена, горчайшие последствия которых жители Империи пожинали до сих пор, миновали не так давно, чтобы Кит порой не испытывал ностальгии.