– А вас как зовут?

– Топа… Таня.

– Красивое имя. А я – Серега.

– Очень приятно.

Страшно-страшно-страшно, впереди пробка. Такси застрянет, простоит минут сорок, а то и час. И Миша дойдет до той стадии бешенства, когда он уже не слушает оправдания и не смотрит, куда бьет. Лишь бы не по лицу, по лицу – стыдно, он однажды как-то задел, пришлось тоником замазывать, а потом врать на работе, что как будто бы у нее сумочку украли. Топочке сочувствовали, а за спиной переглядывались и перешептывались.

– Что нервничаете? Спешите? – Серега, высунувшись в окно, посигналил, но больше для того, чтоб вообще хоть что-то да сделать. Сидеть на месте ему было невыносимо.

– Спешу. Домой.

– Ну, так это, тут вроде ненадолго. А мужу скажете, что пробка.

– Брату, – неизвестно зачем уточнила Топочка и тоже выглянула в окно. Машин впереди и вправду было немного, с десяток, темные, запыленные, они казались одинаковыми и унылыми. Светофор впереди отчаянно мигал, кто-то с кем-то ссорился, а сбоку, прижимаясь к темно-коричневой кирпичной стене дома, ковыляла старуха с авоськой, в которой позвякивали пивные бутылки. Тяпа, высунув морду, грозно гавкнула на старуху, та погрозила клюкой и выругалась.

Миша тоже так ругается, только страшнее.

– Вот люди, – посочувствовал Серега. – Сами как скоты, а от животных хотят чего-то. Я, правда, кошек больше люблю, но ваша зверюга прикольная. А за брата не переживайте, брат дождется…

Топочка кивнула. Дождется. Он всегда дожидался.

– Но если б у меня была такая сестра, я бы в жизни ее одну из дому не выпустил.

Представив, что Миша ходит за ней и вне дома, Топочка вздрогнула.

Ничего, все обойдется. Она будет свободной, нужно только решить кое-какие вопросы.

Миша ничего не сказал, подхватил куртку и, оттолкнув Топочку, вышел. А вот Серега ей руку подал, помогая из машины выбраться, и предложил подождать, а она отказалась и номер не оставила. Нету у нее номера, ничего нету, кроме Тяпы.

И ее скоро заберут.

– Вот такое фиговое дело выходит, Яков Палыч. – Ленчику надоело сидеть на подоконнике, и он, спрыгнув, прошелся по комнате, передвинул кресло к шкафу и плюхнулся, вытянув ноги.

– Сапоги почисти.

– Сапоги? А… ну так все равно вымажутся, и вообще ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках, Яков Палыч. Сапоги – это брутально! А в блестящих штиблетах только ботаники ходят.

Ленчик давно уже не был ботаником, с того самого дня, когда решился на коррекцию зрения, после которой торжественно похоронил ненавистные очки. Причем похороны были натуральные, с дорогим, нарочно приобретенным для случая футляром, с двумя красными гвоздиками и прочувствованной речью. На другой день появились джинсы, рубаха и сапоги, а спустя полгода – техасская шляпа, окончательно позволившая Ленчику увериться в собственной брутальности.

– Ты дальше рассказывать будешь? Или все?

– Обижаешь, Яков Павлович, почему все? Дальше у нас Ильве Громова и ее сын, Роман Игоревич Громов. Правда, тут инфы вообще в обрез, она – единственный ребенок в семье, родители – типичные интеллигенты, папа – кандидат химических наук, мама – библиотекарь. В активе самой Ильве – золотая медаль и разряд по плаванию. Брак первый и единственный, причина развода классическая – супруг изменил, разошлись мирно, с ребенком встречаться не запрещала, не шантажировала, денег сверх меры не тянула. Короче, идеальная бывшая жена. Вот только говорят, что Роман – не совсем чтоб громовский…

– А доказательства?

– Ну ты чего? Какие доказательства? Да, Громов проводил экспертизу, причем вроде как по настоянию жены…

– Даже так?

– Угу. Она же и устроила все, институт нашла, договорилась, Громова с сыном свозила и результаты забрала… вот такие, Яков Палыч, кренделя с маком. А ты говоришь – сапоги грязные…

Значит, у Ильве тоже есть повод. Если Роман – не родной сын Громова, думаю, при повторной экспертизе, такой, которую устраивал и полностью контролировал бы сам Громов, возможности для маневра не осталось бы. Если ребенок родной, бояться ей нечего, а если нет… это посерьезнее супружеской измены. Это… пожалуй, самый веский из имеющихся на нынешний момент мотивов.

– Ну что, дослушивать будешь? Фигня осталась.

– Лизхен?

– Елизавета Алексеевна Громова-Святская. Ну, она вроде как из аристократов, наотрез отказалась фамилию менять, вот и вышло… гламурненько так, с претензией на старину. Она вообще девушка с претензией. – Ленчик закрыл блокнот и запихал его в задний карман. Закинув руки за голову, потянулся и, широко зевнув, пояснил: – Родилась в небольшом подмосковном городке Филатове, опять же, единственный, поздний, горячо любимый ребенок в непростой семье. Прежде папочка – партийный функционер, теперь – бизнесмен, мамочка работала в гороно, в настоящий момент находится за границей. В Москву Лизонька приехала учиться, но случайная встреча, как говорится, изменила жизнь простой русской красавицы.

– Леня, говори нормально.

– А я что? Ненормально? По-моему, очень доходчиво. Жизни красивой ей захотелось.

– Это ты сам выводы сделал? Или готовые прислали?

Я начинал потихоньку заводиться, и дело отнюдь не в Ленчиковой манере излагать факты, не в откровенной неприязни к светловолосой утонченной Лизхен и не в том, что я устал уже копаться в чужих жизнях. Наверное, во всем и сразу. Неужели в этом сумасшедшем доме не найдется ни одного нормального человека? Чтоб без скелета в шкафу, без подлости и желания выплыть за чужой счет?

– Яков Палыч, – примирительно сказал Ленчик. – Не заводись, не стоит оно того, сам же говорил, что святым прямая дорога на небеса. Давай я скоро и по фактам. Короче, в Москву она привалила где-то за год-полтора до замужества, поступить не поступила, но устроилась на работу, причем в фирму Громова.

– Секретаршей?

– Курьером.

– Лизхен – курьером?!

– Удивлен? Не вяжется? То-то же, не такая она нежная и неприспособленная, какой выглядит. И пахала в фирме конкретно, жила вместе с бывшим одноклассником…

– Виктор?

– Он самый. Профессиональный стриптизер, ну и альфонс по совместительству.

Что ж, все-таки я угадал, но радости от этого никакой, лучше бы ошибся. Лучше бы улыбчивый красавчик Витя оказался обыкновенным… ну, не знаю, бухгалтером.

Самому смешно от собственных мыслей. И Дусю жаль, а предупреждение мое будет выглядеть попыткой утопить молодого соперника. Черт, какой он мне соперник? Из-за чего соперничать?

– Эй, Яков Палыч, ты слушаешь? Витя наш парень честный, любовью голову дамочкам не дурит, все проходит по обоюдному согласию и обоюдной выгоде… сделка то есть, удовлетворяющая обе стороны. Время сейчас такое, Яков Палыч, каждый продается как умеет… а он на юриста учится, годик всего остался.