От подобного циничного юмора его просто распирало. Надо же, каким он может быть остроумным! Кто бы мог подумать… Светка так уж точно так о нем не думает. Она его за мразь держит, он об этом знал. Ну, да ничего. Будет и на ее улице праздник. Да еще какой. Ей ни в одном сне присниться не может то, что он для нее уготовил.

— Кто там? — осторожно поинтересовалась старуха в ответ на его звонок. Глазка у нее на двери не было, что не вдохновить его не могло. Он замешкался с ответом, и она вторично прокаркала: — Кто там, спрашиваю?

— У вас бачок канализационный воду не держит? — проговорил он тогда громко.

— Да, у меня! — обрадованно воскликнула она. — А вы, значит…

— Да из ЖЭКа я! — не выдержал он, услышав, как хлопнула подъездная дверь и кто-то начал медленно подниматься по лестнице. — У меня еще заявок ворох, я щас уйду!

Угроза возымела действие. И старуха, напугавшись, что вода из ее бачка по-прежнему будет бежать, оглушительно журча ночами, начала греметь засовами.

— А я уж думала, что не придете и… — только и успела она выговорить, распахивая дверь. Тут же лицо ее исказилось от внезапного прозрения и ужаса. — Так это!..

Он быстро вошел, захлопнул за собой дверь и, сделав шаг вперед, мгновенно зажал ей рот.

Сегодня Верочка провожала в Ниццу своего сына Данилу и бывшего мужа Геру. Она не поехала в аэропорт, сочтя, что лишний раз любоваться нынешним семейным благополучием Геральда ей ни к чему. Тем более после всего, что случилось.

Она проводила их всего лишь до машины. А вернувшись домой, разревелась от отчаяния и горя. Она ходила по пустым комнатам, слушала оглушительную тишину, воцарившуюся после отъезда Данилы, и ревела без остановки.

Все поломано… Вся жизнь под откос… Все нужно начинать с нуля, пытаться строить что-то в другом городе и совсем в другой жизни, которая на поверку может оказаться даже хуже той, что у нее сейчас имеется…

Зачем?! Зачем ей все это?! И главное — за что?!

Ну, ушел он от нее, бросил. Так и оставил бы все, как есть. Так нет же, ему мало этого, ему нужно что-то большее, чем ее молчаливые страдания. Ему этого оказалось недостаточно. Ему хочется продолжать властвовать над ней и полностью контролировать ситуацию. Так, кажется, он сказал ей сегодня утром. Да, так…

Вошел в их дом, как к себе, будто ничего и не было. Прошел на кухню и, пока Данила нехотя поднимался с кровати, потребовал завтрак. Именно потребовал, а не попросил. Это была новая линия в его поведении, которую он избрал несколько дней назад. И которая, судя по всему, ему ужасно понравилась.

Верочка молча подчинилась. Она сварила ему его обычную для этого времени дня овсянку. Неспешно вбила туда яичный белок с сахарной пудрой, мелко покрошила яблоко. Поставила перед ним тарелку и принялась варить ему кофе.

Кофе этим утром Геральд возжелал пить непременно вместе с ней.

— Сядь, — коротко приказал он ей тоном, не терпящим возражений.

И она села. Колени сами собой подломились, и Вера опустилась на табурет, выдвинутый им из-под стола.

— Пей, — односложно потребовал он и сунул ей в руки чашку с кофе. — И прекрати сидеть с таким постным лицом. Никакой трагедии, в конце концов, не произошло. Мы делали это с тобой и раньше. И ты принимала меня в свои объятия весьма охотно. Что же изменилось сейчас, Вера? То, что у меня другая семья? Ха-ха! Это же вздор, дорогая. Вздор ревновать меня к кому-то… Ты — это ты, а она — это она! Только и всего!

Вот так Геральд быстренько расставил приоритеты по своим местам, совсем не собираясь мучиться из-за каких-то там этических догм. Все это, по его словам, было вздором и пуританскими наворотами.

А вот она мучилась, да как мучилась! Она самой себе казалась мерзкой и грязной, не способной противостоять его грубой первобытной силе. И не столько физической силе, здесь она могла бы еще как-то справиться. Сколько силе его власти и денег. Правильнее сказать, власти денег.

Он мог забрать у нее Данилку! Это было самое страшное, самое мерзкое, что он мог сотворить. Все остальные его мерзости буквально меркли в сравнении с этой. Эту она уж точно не переживет. Все остальные пакости она была вынуждена терпеть… пока.

Геральд сожрал всю овсянку, что она сварила, требуя добавки снова и снова. Напился кофе, выхлестав три чашки. И потом, воспользовавшись тем, что Данила надолго скрылся в ванной, вцепился в нее.

— Опомнись, Гера!!! — воскликнула Верочка сдавленным голосом, глядя на него полными слез глазами. — Мальчик дома! Он может в любой момент выйти из ванной! Что ты делаешь?!

— Ничего я не делаю, — раздраженно заметил он, распахивая ее халат и по-хозяйски залезая ей в лифчик. — Я просто хочу потрогать тебя немного перед отъездом. Мы же неделю не увидимся, дорогая. Уж позволь…

И она позволила. Позволила его рукам трогать себя, прижимать, гладить…

Это было гадко, отвратительно. Когда он оттолкнул ее от себя, услышав, как щелкнул шпингалет на двери ванной, ей хотелось выть и биться головой о стену. Но вместо этого она поправила на себе белье, быстро запахнула халат и встала у окна, спиной к Геральду.

За окном бурлила чья-то жизнь, разбуженная стремительно наступающей весной. Народ спешил по магазинам, сгребал мусор на детских площадках, прогуливался с детьми. И никому не было дела до того, что ее-то, Верочкина, жизнь кончилась. И виной тому был человек, которого она не так давно трепетно и преданно любила…

Геральд стремительно вышел из кухни и занялся тем, что принялся перетряхивать Данилкин рюкзачок. Так они провозились с полчаса, споря и шутливо переругиваясь по поводу каждой вещи. Потом Данила начал одеваться в новые джинсы и куртку, которые ему привез отец, а Геральд снова вернулся в кухню.

— Вера… — позвал он, встав в дверях. — Посмотри-ка на меня, дорогая.

Она повернулась спиной к окну и уставилась ему в переносицу. Видеть его глаза было выше ее сил.

— Умница, — сказал он тоном хозяина, похвалившего свою собаку. — Я вот что хочу тебе сказать перед отъездом… Не вздумай что-то затевать за моей спиной. Я, кажется, уже предупреждал тебя, что не потерплю… Я, как бы это поудачнее выразиться, должен контролировать ситуацию. Никаких мужиков рядом! Ни-ка-ких!!! Будешь послушной девочкой, и все у нас будет хорошо…

Ей очень хотелось возразить, очень. Сказать, что никаких «нас» давно нет и быть не может. Что хорошего быть ничего не может. И послушной бесконечно она быть не может тоже. Но… она лишь молчала, покорно кивая каждому его слову. Не соглашалась, нет, просто делала вид.

Потом она проводила их до машины. Долго обнимала и целовала Данилку, изо всех сил сдерживая слезы. Позволила Геральду поцеловать себя в щеку и ушла домой.

А дома пустота, тоска и все то же одиночество, только во сто раз ощутимее и острее. Данилка уехал… Ее милый, родной и самый любимый в мире человечек уехал от нее со своим отцом, не сумевшим стать ей хорошим мужем, став зато отменным палачом.