Каждая секунда в плену ИГИЛ казалась мне медленным и болезненным умиранием, ведущим к смерти тела и души. Я начала умирать с того момента, когда ко мне в автобусе подошел Абу Батат. Я родилась в деревне и воспитывалась в приличной семье. Всякий раз, когда я выходила из дома, мама внимательно оглядывала меня и говорила: «Застегнись. Будь хорошей девочкой».

А теперь ко мне грубо прикасался незнакомец, и я не могла ничего сделать. Абу Батат продолжал расхаживать по автобусу и хватать девушек, сидевших вдоль прохода, как будто мы не были людьми и как будто он совсем не боялся, что мы можем обидеться или разозлиться. Когда он снова подошел ко мне, я схватила его за руку и попыталась не дать ему пролезть мне под платье. Говорить я не могла от страха, я только плакала, и мои слезы капали ему на руку, но он не остановился. «Такие вещи происходят, когда люди любят друг друга и вступают в брак», – думала я. Именно так я воспринимала мир с тех пор, как повзрослела достаточно, чтобы понимать, что такое брак и зачем в Кочо отмечают свадьбы, – до того момента, когда Абу Батат дотронулся до меня, разбив все мои прежние представления.

– Он делает это со всеми девушками вдоль прохода, – прошептала моя соседка. – Он всех трогает.

– Пожалуйста, поменяйся со мной, – попросила я ее. – Я не хочу, чтобы он еще раз ко мне прикоснулся.

– Не могу, – ответила она. – Я боюсь.

Абу Батат продолжал расхаживать взад-вперед, задерживаясь у понравившихся ему девушек. Закрыв глаза, я слышала шуршание его мешковатых белых штанов и шлепанье сандалий. Иногда по рации, которую он держал в руках, раздавались какие-то фразы на арабском, но из-за помех нельзя было разобрать, что там говорят.

Каждый раз, проходя мимо меня, он клал мне руку на плечо и касался груди, а потом шел дальше. Я вспотела так, как если бы стояла под душем. Обратив внимание на то, что он избегает девушек, которых вырвало, я засунула пальцы в рот, надеясь вызвать рвоту и забрызгать платье, но у меня ничего не получилось. Я только задохнулась и закашлялась, но ничего не выплеснулось у меня изо рта.

Автобус остановился в Талль-Афаре – в городе милях в тридцати от Синджара, населенном преимущественно туркменами, и боевики стали разговаривать по телефонам и по рациям, чтобы узнать, чего от них требует командование.

– Мальчиков велели высадить здесь, – сообщил водитель Абу Батату, и они оба вышли из автобуса.

Через переднее стекло я видела, как Абу Батат разговаривает с другими боевиками, и гадала, о чем они говорят. Три четверти населения Талль-Афара составляли туркмены-сунниты, а шииты с приближением ИГИЛ покинули город, оставив его боевикам.

У меня болела левая часть тела, к которой прикасался Абу Батат, и я молилась, чтобы он не вернулся, но через несколько минут он пришел, и мы поехали дальше. Через стекло я увидела, что один автобус остался позади. Позже я узнала, что в нем находились мальчики, в том числе и мой племянник Малик, которым игиловцы промывали мозги, убеждая их присоединиться к террористической группировке. В боевых действиях они использовали мальчиков, как живой щит и как террористов-смертников.

Вернувшись в автобус, Абу Батат продолжил приставать к нам. Он все чаще подходил к понравившимся ему девушкам и все дольше держал на них свою руку. Иногда он сдавливал или дергал так сильно, как будто хотел разорвать нас на части. Минут через десять после отъезда из Талль-Афара мне показалось, что я больше не вытерплю. Я закричала что было сил, и мой голос прорезал тишину. Тогда закричали и другие девушки, как будто в автобусе происходила резня. Абу Батат застыл на месте.

– А ну замолчите! – кричал он, но мы не замолкали.

«Если он убьет меня, то мне все равно. Я хочу умереть», – подумала я.

Водитель-туркмен съехал на обочину, и автобус рывком затормозил. Я подпрыгнула в кресле. Водитель что-то прокричал в свой телефон. Через пару минут перед автобусом остановился сопровождавший нас джип. С водительского места вышел человек и направился к нам.

Я узнала в нем командира по имени Нафах, которого видела в Солахе. В институте он был самым грубым и жестоким, постоянно кричал на нас, не проявляя ни капли сострадания. Он казался похожим на машину. Водитель открыл дверь для командира, и тот ворвался в автобус.

– Кто это начал? – спросил он Абу Батата, и мой мучитель показал на меня.

– Она.

Нафах подошел к моему креслу.

Прежде чем он что-то сказал, я заговорила первой. Нафах был террористом, но разве в ИГИЛ нет правил о том, как обращаться с женщинами? Раз уж они считают себя такими правоверными мусульманами, то должны порицать то, что делал Абу Батат, приставая к нам.

– Вы усадили нас сюда, в этот автобус. Вы заставили нас поехать, у нас не было выбора, а этот мужчина, – я указала на Абу Батата дрожащей от страха рукой, – этот мужчина прикасался своей рукой к моей груди и к остальному телу. Он постоянно хватает нас и не хочет оставить в покое!

Пока я говорила, Нафах молчал. На какое-то мгновение мне показалось, что он накажет Абу Батата, но моя надежда тут же растаяла, когда заговорил Абу Батат.

– А зачем еще ты здесь? – сказал он, повышая голос так, чтобы слышали все в автобусе. – Ну скажи честно, разве не знаешь?

Абу Батат подошел к Нафаху, схватил меня за шею, прижал мою голову к сиденью и наставил свой пистолет мне в лоб. Девушки вокруг завизжали, но я слишком испугалась, чтобы издавать какие-то звуки.

– Если закроешь глаза, я тебя пристрелю, – сказал он.

Нафах пошел обратно к двери. Прежде чем выйти, он повернулся и сказал:

– Не знаю, что вы там себе напридумывали, но у вас нет выбора. Вы здесь сабайя и должны выполнять то, что мы вам прикажем. И если кто-то снова закричит, то вам будет еще хуже, поверьте.

Потом он вышел, а Абу Батат продолжал целиться в меня из пистолета.

Тогда я впервые услышала это арабское слово. Когда боевики ИГИЛ захватили Синджар и стали похищать езидов, они называли свою добычу «сабия», имея в виду, что молодых женщин можно продавать и использовать как секс-рабынь. Такова была часть их плана, основанная на толкованиях Корана, давно запрещенных многими мусульманами, но описанная в фатвах и листовках, которые ИГИЛ распространяло еще до наступления. Езидских девушек террористы считали «неверными», и, согласно их толкованию Корана, изнасиловать рабыню – не преступление. Мы должны были привлекать в ряды боевиков новых членов и служить наградой за верность и хорошее поведение. Всех в автобусе ждала именно такая участь. Мы перестали быть людьми и стали сабайя.

Абу Батат отпустил мою шею и убрал пистолет, но с этого момента и до прибытия в Мосул я была его основной целью. Он продолжал щупать других девушек, но чаще всего останавливался около меня и так сильно сжимал мою грудь, что я боялась, как бы на ней не появились синяки. Левая сторона тела онемела, и хотя я хранила молчание, поверив, что Абу Батат и вправду убьет меня, если я снова сорвусь, но в глубине души я не переставала кричать.