Игорь достал сигареты, раскурил сразу две и одну сунул Папе в протянутую руку. Папа благодарно кивнул.

— Короче говоря, он меня отпустил, и я упал. Разумеется, никому об этом случае я не рассказывал. И вообще, о том, что Волков в тот же день сбежал, я узнал только через месяц. Еще какое-то время пришлось выжидать, чтобы не подставить Галю. А потом я пришел к ней и спросил, правда ли это. А она послала меня к черту, но я все понял.

— Н-да, — только и сказал Игорь.

— Вот и поставь теперь себя на мое место, — предложил ему Папа.

— И не подумаю, — скривился Игорь.

Несколько минут прошло в молчании. Отец и сын курили и старались друг на друга не смотреть. Первым не выдержал Папа.

— Я не прошу у тебя прощения, — сказал он. — Я вообще не имею права ни о чем тебя просить. Но если я хоть изредка смогу тебя видеть…

— Мы что-нибудь придумаем, — вздохнул Игорь. — Наверное, есть какой-то выход, правда?

— Как ты догадался? — спросил Папа.

— Как Менделеев. Во сне увидел. Сегодня утром. Озарение нашло.

— Шутишь, — разочарованно сморщился Папа.

— Нет. Просто у меня было очень много разрозненных данных, и я все никак не мог сложить мозаику. Я же сказал, последним кусочком стал Волков.

— Там… Ты извини, что я сейчас о деле. Что там произошло? У Волкова? Есть какой-то шанс? Костенко справится?

— Если он не справится, то мой брат точно что-нибудь сможет.

— Какой еще брат? — спросил Папа настороженно.

— Вестгейт. Братишка оказался неплохим специалистом. Ту гипнотическую установку, которую я получил в этом кабинете, он смог взломать в считаные минуты.

Папа сморщился и кряхтя закрыл лицо руками.

— «Что тебе наврал Волков…» — произнес Игорь с выражением. — Всюду ложь. И всюду страх. Родной отец, и тот врет и боится. Боится и врет… Больше всех. Даже больше этого людоеда Волкова, который просто честно и искренне верит в свой бред!

— Игорь, — выдавил Папа. — Сынок… Милый… Не было другого выхода, понимаешь?! Не было! По всем прогнозам у нас выходила мировая война… И то, что нужно было сделать, мог сделать только ты!

— Волкова незачем было убивать. Совершенно. То, что вы задумали, это был акт личной мести и ничего больше, — сказал Игорь холодно.

— Да нет же! — воскликнул Папа. — Ты просто не знаешь! Он же зомбировал несколько десятков ключевых фигур! Людей, которые принимают решения! И дергал их за ниточки как марионеток! Как только Волков умрет, связь оборвется! И они прозреют. И все кончится.

— Все уже кончилось, — сказал Игорь очень спокойно. — И так без войны обошлось. А вот врать не надо было.

— А когда я врал? Сейчас?

— В том числе. У меня не было шансов вернуться с этого задания живым. Убей я Волкова — смерть. Не убей — аналогично.

— Неправда. — Папа широко раскрыл глаза и приосанился. — Я же говорю, ты не знаешь. Тебя должен был подобрать Костенко.

— Когда мы прибыли на место, его там не было, — отмахнулся Игорь. — Да ладно, хватит… Я устал спорить и торговаться. И вообще, я устал. Надоело мне все это до чертиков. Не хочу больше загадок. Не хочу больше тайн. И шли бы вы все в жопу, старичье закомплексованное, со своими тайными операциями и секретными агентствами. Сами вы уроды и из детей своих пытаетесь уродов делать. А я не хочу! Ясно?!

Папа опустил глаза и посмотрел на свои руки, вцепившиеся в край стола. Костяшки на его пальцах были совершенно белые.

— Вы только не подумайте, что я вас осуждаю, — сказал Игорь. — Просто у вас своя правда, а у меня своя. И понять друг друга нам не суждено по определению. Может быть, когда-нибудь мы научимся друг друга любить. Это не так уж сложно. Мы оба в принципе неплохие люди. Но пока вы не научитесь уважать чужое мнение, наш разговор всегда будет разговором тупого с глухим.

Папа хотел что-то сказать, но Игорь перебил его.

— Значит, так, — сказал он. — Конверт с посланием от Волкова у меня забрал Костенко. Судя по всему, там вообще ничего не написано. А я сейчас ухожу. Не знаю куда. К чертовой матери. Скажите мне только вот что. Как я понимаю, Мэкс погиб?

Папа молча кивнул.

— Что с его дочерью?

— Пока что она в Безопасности. Чуть позже я ее заберу.

— Хорошо… — Игорь отвернулся к двери, за которой скрывался разбитый и окровавленный терминал. — А как у Лены дела? — спросил он, надеясь, что голос не дрогнет.

— Плохо, — сказал Папа. — Плохо дело. Ей понадобится новое лицо. Она, Игорек, не хотела пускать их сюда. И ее прикладом очень сильно ударили.

— А вас, конечно, тут не было.

— Не было…

Игорь подошел к двери, взялся за ручку и обернулся. Папа сидел за столом какой-то удивительно маленький и жалкий. И смотрел на лучемет. Игорь подумал, что с гибелью Мэкса порвалась еще одна нить, связывающая Папу с его легендарным прошлым. Ярким и неповторимым, в котором Папа был молод, полон сил, окружен верными друзьями, у него была кавказская овчарка, и его любила замечательная женщина. И все было впереди.

Тем не менее даже в команде Охотников Папа уже выполнял секретную миссию, так что не такой уж безоблачной была его жизнь среди них. Собака у него погибла. Женщину он уступил другому. Впереди была неопределенность, а за ней — пустота.

И теперь у него не осталось почти ничего, за исключением сына, который издевался над ним и говорил обидные слова.

«Не вздумай застрелиться, старый дурак», — чуть было не ляпнул Игорь. Но промолчал. И вышел.

— Здрасте. Вот мой отчет, — сказал Игорь, бросая на стол перед Нечитайло коробочку с мини-диском. Под глазами у Игоря залегли тени. Кабинет новоиспеченного Дяди постепенно наполнялся запахом коньяка.

— А вот твои документы, — Нечитайло брезгливо сморщился и подвинул к Игорю конверт. — Счета твои разблокированы, отпускные должны были перевести. Гуляй, но в разумных пределах. И за границу ни ногой.

— Как будто меня здесь не пристукнут, если захотят, — фыркнул Игорь, выгребая из конверта разноцветные карточки.

— Здесь не пристукнут. Вчера опустился «железный занавес», если тебе, конечно, эти слова что-нибудь говорят. Ладно, Игорь, ступай. Была б моя воля, я бы тебя даже на улицу не выпустил. Но…

— Скоро вы поймете Службу, Михал Михалыч, — пообещал Игорь, рассовывая документы по карманам. — Папуля вам устроит веселую жизнь. У нас уже был один Дядя, которому надоело, что воля не его.