Однако мир в душе не наступал. Хотя перед всеми Эстер и оставалась пострадавшей, совесть продолжала ее мучить. Она всю жизнь гордилась своей ролью хорошей жены и часто шла наперекор собственным желаниям, чтобы оставаться в этой роли. Поэтому с течением времени она перешла из области «что я должна делать» в область «что должна делать хорошая жена» и, хорошенько обдумав ситуацию, отправилась на консультацию к психиатру.

Психиатр был мастером своего дела, то есть схватывал очевидное несколько раньше других людей. Не прошло и четырех минут, как он понял, что Эстер пришла искать исцеления не для себя, а затем решил выслушать ее рассказ, прежде чем приступить к лечению. Когда Эстер выговорилась и психиатр раскопал достаточно наводящих на след деталей, он погрузился в глубокое раздумье. Мысль его, вооруженная знаниями и опытом, проникала во все тонкости случая Маклила, оценивала, стоит ли тратить драгоценное время, прикидывала возможную клиническую ценность случая и стоимость фамильного кулона с бриллиантом на шее клиентки. Он сложил пальцы домиком, склонил свою красивую молодую голову набок, пристально глянул из-под бровей на жену Маклила Эстер и принял вызов. За обещание вернуть мужа домой невредимым и психически нормальным Эстер тихо его поблагодарила и покинула приемную со смешанными чувствами.

Наш сообразительный психиатр решительно и глубоко вздохнул, затем позвонил своему знакомому собрату по профессии, попросив на время отлучки заняться двумя его другими пациентами, так как понимал, что новый случай совсем не прост и отлучка, возможно, будет долгой.

Выследить Маклила ему удалось с поразительной легкостью. К юристу он и не подумал обращаться. Незыблемым теоретическим основанием для розыска исчезнувших, пропавших и сгинувших без следа, что называется — рабочим правилом сыска, явилось положение прикладной психологии, гласившее, что человек может сменить имя и адрес, но едва ли будет менять свои занятия, в особенности — свои развлечения. Исчезнувшего лыжника не стоит искать во Флориде. Филателист вряд ли будет охотиться за бабочками. И поэтому, когда психиатр нашел среди бумаг Маклила несколько буклетов и любительских снимков времен его обучения в колледже с видами Скалистых гор и медведей, что кормились у обочины, а в особенности когда удалось обнаружить накопившиеся за много лет сувениры некоего курорта, который Маклил после женитьбы ни с женой, ни в одиночку ни разу не посещал, у психиатра возникли ценные соображения. Они послужили поводом для запроса в полицию штата, где находился этот курорт, о человеке с приметами Маклила, путешествующем на машине с номерным знаком другого штата. К запросу была присовокуплена просьба не задерживать этого человека и не сообщать ему о розыске, а только уведомить самого психиатра. Из множества заброшенных крючков рыбка попалась именно на этот. Всего через несколько недель патрульная машина натолкнулась на облюбованный Маклилом магазин, и всего несколько минут потребовалось, чтобы оповестить психиатра. Он ничего не сказал Эстер, только на прощание попросил не задерживать оплату счета, и отправился в путь, захватив с собой саквояж с полагающимися его профессии аксессуарами.

В ближайшем к месту убежища Маклила аэропорту психиатр взял напрокат машину и проделал длинный изнурительный путь, все время в гору, добравшись наконец до того самого магазинчика. Интервью с владельцем магазина познакомило психиатра примерно с тысячей и восемьюстами насущных и животрепещущих тем. Он рассказал об ужасно плохом теперешнем бизнесе и о процветании в прошлом, о долгой засухе и о ее пагубных последствиях, о трагедии незаслуженных обвинений в высоких расценках, притом, что всякий, кого Бог наделил хотя бы куриными мозгами, должен был бы понять, чего стоит доставлять товары в это чертово высокогорье, где всем всего надо понемногу и нельзя завезти большую партию… Из этой словесного потока психиатр выловил и обрывки сведений, касающихся Маклила: точное указание места, где расположена хижина; факт его превращения в глухонемого, не умеющего читать, и заявление, что он определенно сумасшедший, ведь кому в здравом уме может прийти в голову заказать 84 банки с красками разных цветов объемом в полпинты каждая, да и вообще поселиться в этих краях по своей воле?

Через некоторое время психиатр вырвался из объятий словоохотливого владельца магазина и поехал дальше, и с каждой милей местность становилась все более гористой и дикой, и психиатр молил Бога, чтобы с автомобилем чего не случилось. Но как это часто бывает, уверенности не обрел. Не прошло и десяти минут после молитвы, как в равномерном шуме мотора послышались резкие хлопки, похожие на револьверные выстрелы. Психиатр в беспокойстве съехал на обочину и выключил мотор. Звуки не исчезли, и он начал осознавать, что источник звуков был явно не в автомобиле и даже не поблизости от него, а высоко в горах. Вверх вело еще около полутора миль дороги, психиатр ехал и все больше удивлялся, потому что звуки становились все более громкими и вообще ни на что не похожими. Они несколько напоминали музыку, но привычной она вряд ли могла бы показаться даже на другой планете, не только что на нашей. Энергичное соло духового инструмента. Ноты разбежались по двум октавам: высокие дико и немузыкально скакали, средние звучали резко, зато нижние казались голосом окрестных гор, возносились до самого неба, жгли душу, выражали существо природы — просто и естественно. И самое удивительное, что гармоники были совершенны — в этом чудовищном шуме слышалась согласованность электрооргана. У психиатра был неплохой слух, и ему удалось оценить звучание и одновременно уловить, что исполнялся простенький этюд Черни для начинающих, тот самый нудный гудящий этюд: «до-ми-фа-соль-ля-соль-фа-ми-ре-соль-ля-си-ля-соль-фа-ми-соль-ля…» и далее черепашьими шажками вверх и вниз по гамме.

Психиатр увидел голубое небо почти под передними колесами автомобиля, резко вывернул руль и оказался на заросшем травой дворике перед перестроенной хижиной лесника, которую, впрочем, заметил не сразу, так как сидящий перед ней субъект выглядел, как мгновенно определил психиатр, в высшей степени сумасшедшим.

Субъект сидел под высохшей, искривленной ветром елью, босой… до подмышек. Плечи его покрывали остатки порванной рубахи. Шляпа на голове напоминала перекосившуюся остроконечную палатку бойскаутов. Он играл или, быть может, пытался играть на офиклеиде, а на плечи ему падали иголки, сыпавшиеся с дерева каждый раз, когда он выдувал ре-бемоль нижнего регистра. Только мышь, на репетиции оркестра попавшая внутрь трубы, могла бы во всей полноте ощутить, что значит находиться рядом с действующим офиклеидом…

Да, это был Маклил, собственной персоной. Раздобревший, раздавшийся в боках. Увидев автомобиль, он не прекратил игру, но подмигнул психиатру, улыбнулся уголком губ, выползшим из-под мундштука офиклеида, и приветственно помахал тремя пальцами — все, что он мог себе