— Если останется время, мы с тобой сходим в Куин-хаус. А если захочешь, и в Морскую академию.

— И даже в обсерваторию?

Себастьян расхохотался.

— Можно и туда.

Том прищурился и стал разглядывать хлопавшие под ветром ржаво-коричневые паруса. Судно шло под шпринтовой оснасткой, поднятый топсель казался маленьким по сравнению с огромными гротом и фоком[18]. Плоское днище обеспечивало доступ в мелкие воды и Темзы, и узких извилистых ее притоков.

— Вам про этого капитана Эдварда Беллами чего наиважнейши? Ну, в смысле, чего мне про него разузнавать?

— Надеюсь, ты добудешь данные, которые подтвердят связь между гибелью его сына и смертями Кармайкла, Стентона и Торнтона.

Том скривился.

— И не похоже вовсе. То священники разные да банкиры. Еще и лорд в придачу.

— Ты бы очень удивился, узнав, какое множество нитей пронизывает насквозь все общество, связывает между собой самых разных людей, и женщин в том числе.

— Значит, мне и про жену капитанову поразнюхать? Если, конечно, он ею обзавелся.

Снова и снова на ум Себастьяну приходила строчка из стихотворения Джона Донна: «Враки! Верных женщин нет!» И тут в первый раз его посетила неожиданная мысль: до сих пор он совсем не уделял внимания матерям погибших юношей: недавно умершей жене его преподобия Торнтона; леди Стентон с ее категорическим требованием, чтоб сын вернулся вовремя, а теперь, по слухам, бедная женщина находится в таком тяжелом состоянии, что доктора держат ее на успокаивающих средствах; матери Барклея Кармайкла, дочери маркиза, которая печется о нуждах рабочих и ходатайствует перед мужем о сокращенном рабочем дне для детей на его фабриках и рудниках. Себастьян сосредоточил все силы своего ума на том, чтобы отыскать звено, связывающее отцов молодых жертв. Но нет ли такого между их матерями?

— Думаю, мысль неплохая, — пробормотал он про себя и вновь прислонился к поручню.

Капитан Эдвард Беллами обитал в приземистом доме с выбеленными стенами, темно-зелеными ставнями и сбегающими к реке обширными садами.

Напомнив себе о том, что манеры его должны соответствовать манерам мистера Саймона Тейлора с Боу-стрит, Себастьян деловито преодолел несколько ступенек и, оказавшись перед входом, бойко постучал дверным молотком. Служанка, девушка лет четырнадцати-пятнадцати, отворила дверь и залепетала было, что хозяина и хозяйки нет дома, но Себастьян, не дослушав, снял шляпу и высокомерно представился.

— Мистер Саймон Тейлор, полицейский суд города Лондона. Прошу доложить.

Молоденькая служанка охнула и умчалась в комнаты.

Капитан Беллами оказался мужчиной высокого — значительно выше шести футов — роста и, несмотря на то что возраст его, похоже, перевалил за шесть десятков лет, крепким. Жизнь, проведенная на море, избороздила глубокими морщинами его лицо, щедро покрыла волосы сединой, сделала кожу обветренной и грубой. Сейчас каждая его черта говорила о том безутешном горе, которое принесла этому сильному человеку смерть сына.

Он принял Себастьяна в просторной гостиной, окна которой смотрели на большой палисад и реку за ним. Рядом с капитаном сидела красивая миниатюрная женщина с оливкового цвета кожей, темными волосами и карими глазами, чье гладкое лицо было залито слезами. Первый взгляд на нее подсказал Себастьяну, что это, возможно, сестра, оплакивающая потерю брата, но капитан представил эту женщину как свою супругу.

— Мои извинения, только дела службы заставили меня вторгнуться к вам в такое время. — Себастьян низко склонился над ее рукой.

— Пожалушта, садитесь. — В голосе женщины явно звучал португальский акцент.

— Бренди? — вынимая пробку из графина, стоявшего на ближайшем столе, предложил хозяин. Голос его звучал хрипло.

— Благодарю, нет.

Себастьян присел на кушетку, обитую полосатым кремово-зеленым шелком, быстро обежал комнату глазами. Она была обставлена дорогой и красивой мебелью черного дерева. Застекленные буфеты переполняло все разнообразие морских трофеев: изделия из резного жадеита, которые изготовляют в Китае, и грациозные статуэтки из слоновой кости, и произведения стеклодувов с острова Мурано в венецианской лагуне. Морские путешествия явно принесли процветание семье капитана.

— Констебль, приходивший к нам утром, предупредил, что сегодня еще кто-то из ваших зайдет. — Капитан щедро отмерил бренди в собственный стакан. — Но я не ждал вас так скоро.

— В полицейском управлении чрезвычайно заинтересованы в скорейшем расследовании серии этих ужасных убийств.

Стакан хозяина замер на полдороге.

— Серии? О каких ужасных убийствах вы говорите?

— Я говорю о недавних убийствах Барклея Кармайкла и Доминика Стентона.

Долгий медленный глоток из стакана и последние краски румянца исчезают с лица капитана.

— Что заставляет вас считать смерть моего сына связанной с какими-то убийствами? Мой сын был убит в доках на территории порта. Что общего он имел с теми молодыми людьми? Над телами других жертв сотворили мерзкое надругательство.

— Тот, кто убил вашего сына, оставил у него во рту корень мандрагоры. Когда были убиты Доминик Стентон и мистер Кармайкл, мы обнаружили у них козье копыто и страницу из судового журнала. Некоторое время назад погиб еще один молодой человек, студент богословия из Кембриджа, его звали Николас Торнтон. Во рту юноши была найдена картонная звезда. Мы полагаем, что за всеми этими убийствами стоит одно и то же лицо.

Беллами одним глотком осушил стакан до дна и налил еще. Движения его потеряли уверенность.

— Слыхал я о том, что случилось с Кармайклом и Стентоном. Но ни про какого Торнтона не знаю. Когда это произошло?

— В апреле.

— Он тоже был изувечен, как те другие?

— Не совсем так. У этой жертвы были удалены внутренние органы.

— Боже мой! — одними губами прошептала миссис Беллами, поднося платок ко рту.

Себастьян повернулся к ней и сказал:

— Прошу прощения, мадам, за то, что приходится говорить о таких вещах в вашем присутствии.

— Я отказываюсь понимать, как подобное может случиться. — Пальцы женщины впились в платок. — Что это может значить?

— В одном из стихотворений английского поэта Джона Донна упоминаются именно эти предметы. Оно называется «Песня о падающей звезде». Вам не приходилось его читать?

— Знаю я это стихотворение, — оборвал его хозяин дома. Со стаканом в руке он стоял подле окна. — Но отказываюсь понимать, какое оно может иметь отношение к моему сыну.