– А я даже не знала, какие у него политические взгляды. – Мне опять стало трудно дышать. Я рванула ворот, откинулась на спинку кресла.

– Надо было, конечно, ожидать, – задумчиво сказал дядя. Прищурившись, он смотрел в камин, будто там шёл какой-то фильм.

– Почему? – Мне стало совсем жутко. Жаль, что я раньше не поделилась с таким профи, как генерал Грачёв. Может, сумела бы предотвратить трагедию.

– Из-за зелёнки. Глупая вроде, штука, но безобидная. Максимум, что можно сделать с человеком, облив его зелёнкой, – выставить смешным, жалким. То есть банально унизить. И испортить костюм, разумеется. Но на самом деле, особенно когда речь идёт о политическом оппоненте, это вовсе не так прикольно. Не хотелось, конечно, верить в это. И я гнал от себя страшные мысли. Но могу припомнить несколько случаев, когда именно такая выходка означала смертный приговор. Слышала, наверное, выражение: «Смажь лоб зелёнкой, чтобы пуля инфекцию не внесла!»?

– Да, слышала раньше, но давно уже забыла. А я думала, что это просто глупые шутки. Зелёнка ведь очень плохо отстирывается. Так вообще часто делают. Мукой обсыпают, тортом в лицо швыряют. Из баллончика могут в глаза прыснуть, или нашатырём… Но никого больше не застрелили.

– Ревновала, небось? Там же буквально гарем был. – Дядя теперь смотрел на меня с грустной улыбкой.

– Я была в курсе, что Борис – факер. И вообще, чья бы корова мычала! Какое я имею право ревновать? Наоборот, с ним впервые «включила голову», поговорила по душам. Совершенно новые ощущения, а это всегда желательно.

– Верно мыслишь. – Дядя помешал кочергой в камине. – Давно вы познакомились? Уже в этом году? – И снял грубую рукавицу. С грохотом упали прислонённые к каминной решётке щипцы.

– Да, в этом. Образно выражаясь, началось всё с шампусика, а кончилось дорогим коньяком со сладко-горьким букетом. Я говорила и боялась ляпнуть что-то не так. Короче, не хотела свою дремучесть показывать. С другими было плевать, что подумают, а тут нет. Борис интересно общался – без пошлости и без сиропа. Хотя, конечно, мог словесно вставить, но всегда к месту. Какая-то загадка в нём была, недоговорённость. Будто знает что-то, а сказать не хочет. Для мужиков это тоже очень важно. Чтобы тянуло встретиться ещё раз – без всякой надежды на брак или презенты. Хотя кольцо он мне подарил. Вот это, с сердечком. – Я поиграла гранями бриллианта. – Теперь я счастлива, что хоть одна вещь осталась на память. С голоду буду умирать – не расстанусь. Если что, положи это колечко мне в гроб…

– Ты что несёшь такое?! – Дядя даже закашлялся. – Понятно, что тебе сейчас не весело. Но всё-таки гони эти мысли поганой метлой! И чтобы я больше про такое не слышал.

– Дядь Сева, ты же знаешь, какая у нас работа. Можно и не успеть выразить последнюю волю. А так ты теперь знаешь. Интересное было чувство – будто я у него единственная. Столько баб вокруг – и никаких конфликтов. Все существуют параллельно и хорошо себя чувствуют. Бориса на всех хватало. Такое редко случается. Мужскому самолюбию льстит женская ревность. Её даже специально провоцируют. Но если мужик действительно любит женщин, он постарается, чтобы они друг другу волосы не драли…

Мы помолчали немного. Потом я, собравшись с силами, продолжила свою исповедь. Думала, что не смогу, снова разревусь. А оказалось, что так легче.

– Я будто бы сиганула с «тарзанки», а потом качалась на тросе по огромной амплитуде. Помнишь, с той, где высота двести метров? Снилось мне это или мерещилось, не могу определить. Помню, что орала от восторга, а кто-то мне пытался рот зажать. Проснулась – рядом пусто. Шарю по постели рукой, а сердце в горле колотится. Веду себя, как ненормальная. Вроде, всё путем – цветы, вино, свечи. За окнами ещё темно. А мне хочется пойти на кухню, приготовить завтрак. А ведь я даже не знала, где там кухня. Бориса потом нашла в ванной. Но странное, щемящее чувство осталось. Сегодня ночью, в поезде, я вновь пережила всё заново. Каждую минуту вспомнила. И самое страшное… Когда рукой нащупала пустоту рядом с собой.

– Часто встречались? Где? Я должен знать. – Дядя явно стал относиться ко мне иначе.

– Да, понимаю. – Я очень хотела угодить генералу. – Всего три раза, на Малой Ордынке. Там двухэтажная квартира. Кстати, ничего особенного, бывает куда круче. Вряд ли на меня обратили особое внимание. Сначала-то я просто так, на спор решила его замарьяжить. Знаменитость всё-таки. Разговоры вокруг, постоянные скандалы… сама удивилась, что сегодня меня так накрыло. Трагической развязки я никак не ожидала. Думала, как у всех – бла-бла-бла. А тут всё оказалось серьёзно…

– Тонко ты подметила, – согласился дядя. – На Красной площади не убивают – там казнят. И всё-таки – ты ничего не сболтнула? – Он словно продавливал каждое слово сквозь зубы.

– Да нет же! Нам было чем заняться. И потом, я контролирую себя – даже с бодуна. Ручаюсь – всё чисто.

Дядя взял меня за плечи, внимательно заглянул в глаза.

– И всё-таки?.. Это очень важно. Ты же не просто «девочка по вызову». Ты – «агент Постумия».

– Знаю. Честное слово – я не прокололась. Только про отца рассказала – как он погиб. Без имени, разумеется. К слову пришлось…

– Не надо бы, – покачал головой дядя. Он держал руку на моём плече, будто не зная, что со мной делать. – Но теперь это уже в прошлом. Не бойся, говори.

– Борис всем женщинам давал прозвища. Меня называл Немо. В смысле, очень скрытная. Не по своей фамилии. То ли в шутку, то ли всерьёз спросил, не подослана ли я к нему. Представляешь? Сейчас прямо мороз пробирает! Сперва-то ругала себя, что задержалась в Питере. А теперь… Могла бы сама на том мосту оказаться. И не отмоешься потом уже… Тогда решила немного о себе рассказать. Это же не секрет, что я сирота, оторва уличная. А то действительно невесть что подумать можно. Пьяная баба – и молчит, как партизанка. Потом разговор затянул – легли только под утро. Тогда мы виделись в последний раз. Собирались весной съездить, понырять…

– Так об отце своём что ты сказала? – не отставал дядя. – Почему вообще о нём вспомнила?

– Потому что лихачить люблю – ведь дочь каскадёра. Да и плакать, в случае чего, обо мне некому. Родителей давно нет в живых. Борис так внимательно слушал, особенно про отца. Как будто что-то чувствовал. Ни разу не перебил. А я могла остановиться – говорила, говорила. А вспоминала ещё больше. Тусовки на «Просвете» и в Озерках, Суздальские озёра, парк «Сосновка»… Я ведь там не всегда с компанией бывала. Приезжала и одна – чтобы поплакать. Потом шла в ресторан или в киоск. Тогда там аттракционы были…

– Будто кто-то заставлял тебя так жить! – с горечью сказал дядя. Могла бы взяться за ум, переосмыслить всё. Ты ведь не голодала, была одета и обута. А что приключений захотела, так это твои проблемы. И с матерью следовало бы иначе обойтись. Она не от хорошей жизни в Сочи поехала – сама знаешь. И без мужа ей было трудно. Хотя что я говорю – сам грешен. Моя мамка всего один раз ударила меня – достал я её тогда. А потом не простил, и потому тебя понимаю…