— А Грааль?

— Все считают, что это тоже знак бога, но никто точно не знает, что это за бог. Они называют его Ригом; я думаю, это одно из слов для обозначения короля. Оно похоже на наше «rois» и на испанское «reje». Иноземцы утверждают, что больше никто таким амулетом не владеет, кроме нескольких рабов, освобожденных одноглазым, которые носят Грааль в знак благодарности. Если бы одноглазый не носил эту лесенку, ее не было бы и у других.

Оба мужчины погрузились в задумчивое молчание. В конце концов портной, отложив шитье в сторону, неловко поднялся.

— Думаю, брат, можно возвращаться домой. О таких новостях мы должны рассказать. Иноземный король носит амулет, подобный нашему Святому Граалю, только с перевернутыми ступеньками, в знак посвящения царю. Наверняка это должно иметь какой-то смысл.

Его собеседник кивнул с некоторым сомнением:

— По крайней мере, избавимся от вони равнин, снова подышим чистым горным воздухом. И будем просыпаться не от шума мусульманского салата. — Помолчав, он добавил: — Когда маленькие северяне напились, они повторяли снова и снова, что для них этот человек — не просто государь. Его называют единым королем. — Он аккуратно сплюнул в окно. — Кто бы ни был этот человек, он вероотступник и еретик. И все его подданные тоже.

— Для церкви, — кивнул портной. — Как и мы.

Бранд с удовлетворенным вздохом привалился спиной к стене. Его давно не покидала уверенность, что англичане все-таки ухитрились найти источник крепких напитков. Но каждый раз, когда он пытался вытянуть правду из какого-нибудь коротышки, тот напускал на себя невинный вид и смотрел ясными глазами. Наконец, спрятав гордость в карман, Бранд обратился к Квикке и Озмоду, попросив их как старых товарищей, гостивших у него на Храфнси и плававших на одном корабле с ним, посвятить его в тайну.

— Ладно, но чтобы больше никому! — сказал наконец Квикка.

— Можешь захватить Скальдфинна, — разрешил Озмод. — Мы почти не понимаем здешней речи, авось он сумеет объясниться получше нашего.

Местные жители ловко вывели их из толпы зевак, расходящихся после полета, и сопроводили в обшарпанную комнатку: там подавали отличное красное вино — отличное, насколько мог судить Бранд, который на своем веку не пил вина и десятка раз. Он осушил пинтовую кружку и передал ее за добавкой, удивляясь, почему никто даже не заикается о деньгах.

— Разве ты не должен смотреть за жрицей? — поинтересовался Квикка.

Скальдфинн рассердился:

— Не называй ее так. Она лишь называет себя жрицей, а на самом деле ее никто не посвящал.

Бранд огляделся, словно недоумевая, почему рядом нет Свандис.

— Вроде должен, — пробормотал он. — Но как ни гляну на нее, мороз по коже. Дочь Ивара Бескостного! Я знал о ее существовании, много слухов ходило. Но надеялся, что вся семейка изничтожена, никаких корешков не осталось.

— Но тебе поручено ее охранять, — настаивал Квикка.

Он испытывал сильную приязнь к Хунду, ведь они были земляками, родились и выросли в каких-то двадцати милях. Правила правилами, традиции традициями, но коль скоро друг Хунд и государь Шеф приняли эту женщину, все остальное не имеет ни малейшего значения.

— Ей ничто не угрожает, — сказал Озмод. — Вернется, когда нагуляется. — Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам. — В некоторых городах женщине опасно ходить в одиночку: рано или поздно поймают в каком-нибудь тупике, наденут мешок на голову и изнасилуют. А здесь повсюду люди кади. За такие дела рубят руки и еще кое-что.

— Вот же проклятая баба! — прорычал Бранд. — Может, она как раз и ищет шестерых пьяных моряков.

Скальдфинн взял кружку Бранда и перелил себе половину содержимого.

— Я и сам не люблю эту женщину, — сказал он. — Но ты ошибаешься: шести пьяным морякам не учинить и десятой доли того, что она пережила. Как пить дать, она не хочет повторения. Но вернется обязательно, — примирительно добавил он. — У нее нет выбора. Ни слова не знает из здешнего языка.

Он повернулся к хозяевам и заговорил на ущербной латыни с примесью арабских слов.

В прохладном дворике неподалеку от душной комнаты, где сидели мужчины, Свандис расположилась на скамье. Поглядывая на окруживших фонтан женщин, она неспешно откинула капюшон, сняла с лица чадру. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми как лед глазами. У некоторых соседок перехватило дыхание. Но не у всех.

— Значит, ты говоришь по-английски, — сказала одна из них.

Она, как и другие, тоже отбросила чадру. Пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у Свандис. Исключительной красоты женщина. С ранней юности Свандис привыкла быть в центре внимания. Она была вынуждена признаться себе, что в присутствии такой женщины ей бы это не удалось.

— Да, — ответила она тоже по-английски. — Но не очень хорошо. Я из племени данов.

Женщины переглянулись.

— Многих из нас угнали в плен даны, — сказала первая. — Продали в гаремы сильных мира сего. Некоторым из нас здесь неплохо — тем, кто умеет пользоваться своим телом. Другим хуже. Нам нет резона любить данов.

Пока она говорила, не затихал одновременный перевод с английского на арабский. Свандис поняла, что эти женщины происходят из разных стран. Но все они молоды и красивы.

— Знаю, — сказала она. — Я дочь Ивара Рагнарссона.

Страх на лицах сменился ненавистью, руки нырнули под глухие накидки. Первая девушка с задумчивым видом извлекла из пепельных кудрей длинную стальную заколку.

— Я знаю, кем был мой отец. Я знаю, что он вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.

— Как такое могло случиться с тобой? С принцессой данов, похитителей женщин?

— Я расскажу вам. Но с одним условием.

Свандис оглядела кружок из дюжины женщин, пытаясь определить возраст и расу каждой. Половина из них северянки, отметила она, но есть с оливковой кожей, как у жителей Кордовы, одна желтоватая, а откуда остальные, не угадать.

— Пусть каждая из вас тоже поведает о самом плохом, что было в ее жизни. Тогда станет ясно, что мы все должны быть заодно. Не англичанки, не норманнки, не мавританки. Просто женщины.

Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.

— И начну я сама. Я расскажу не о том дне, когда я утратила невинность в обмен на краюху черствого хлеба. И не о том дне, когда я похоронила всех своих близких в одной могиле. Нет, я расскажу о том дне, когда умерла моя мать…

Когда последняя женщина заканчивала свой рассказ, солнце уже ушло с внутреннего дворика и тени удлинились. Девушка с пепельными волосами, не в первый раз утерев слезы, властно протянула руку в сторону галереи у фонтана и помахала кистью. Оттуда появились молчаливые евнухи, вынесли столики с фруктовыми вазами, кувшинами холодной воды и шербета и исчезли в тени, чтобы и дальше стеречь имущество хозяев.