— У тебя идет кровь, — в тревоге проговорила миссисМаккаллог, обращаясь к Елене. — Проклятая тварь тебя поклевала.

— Ничего-ничего, — отозвалась Елена, вытирая пятнышко кровиу себя на щеке.

От сильнейше потрясения колени ее подгибались.

— Но как она сюда попала? — спросила Бонни.

Мистер Маккаллог принялся осматривать окно.

— Тебе не следовало оставлять его открытым, — сказал онЕлене. — И зачем тебе понадобилось открывать все запоры?

— Но я их вовсе не открывала! — возмущенно воскликнула Елена.

— Когда я услышал, как ты кричишь, и вошел, окно былооткрыто, — недовольно промолвил отец Бонни. — Просто не знаю, кто еще мог этосделать кроме тебя.

Елена осмотрительно подавила свои протесты! С опасливойнерешительностью она подошла к окну. Мистер Маккаллог не лгал — запоры былиоткрыты. И это можно было проделать только изнутри.

— Наверное, ты страдаешь лунатизмом, — вмешалась Бонни,отводя Елену в сторону, пока ее отец запирал окно. — Нам нужно привести тебя впорядок.

Лунатизм. Сомнамбулизм. Внезапно Елена вспомнила весь тоткошмарный сон. И коридор с зеркалами, и бальный зал, и Дамона. Она отстраниласьот Бонни.

— Я сама приведу себя в порядок, — сказала Елена, явственнослыша, как ее голос дрожит на грани истерики. — Нет… правда… я сама. — Онаубежала в ванную, захлопнула за собой дверь и встала лицом к зеркалу, пытаясьуспокоить дыхание.

Елена меньше всего желала разглядывать себя в зеркале. Ивсе-таки она, дрожа всем телом, заставила себя в него заглянуть. Дюйм за дюймомЕлена медленно сдвигалась в сторону, пока ее отражение не появилось целиком насеребристой поверхности.

Мертвенно-бледное лицо предстало ее взору. Под испуганнымиглазами виднелись синие тени. Пятнышки крови размазаны по всему лицу.

Елена медленно-медленно повернула голову и подняла волосы.Увидев свою шею, она невольно вскрикнула.

На идеально гладкой коже виднелись две свежие ранки.

— Я скорее всего, пожалею потом, но все таки задам тебевопрос, — произнес Мэтт, переводя покрасневшие глаза с автострады на сидящегорядом Стефана. — Не можешь ли ты мне сказать ради чего нам понадобилосьдоставить эти супер особенные, совершенно недоступные иисключительно-полутропические сорняки Елене?

Стефан посмотрел на заднее сиденье, где лежали плоды ихневероятно мучительного поиска, растения, с разветвленными зелеными стеблямимелкозубчатыми листьями, действительно а напоминали сорняки. Высохшие останкицветов на концах побегов выглядели на редкость жалко. Так что сложно былосделать вид, будто эти растения представляли собой какую-то эстетическуюценность.

— Ничего, если я скажу, что их можно использовать дляизготовления исключительной натуральной примочки для глаз? — после недолгогораздумья предложил Стефан. — Или, допустим, ценнейшего травяного чая?

— Да? Ты правда хотел что-то такое сказать?

— Да нет, не особенно.

— Очень хорошо. Потому что, если б ты это сделал, я мог быкак следует тебя разукрасить.

Искоса глядя на Мэтта, Стефан радостно улыбнулся.

Его охватило странное чувство. Ничего подобного он неиспытывал вот уже пять столетий, если не считать встречи с Еленой. Егопризнавали, его принимали.

Стефан делил тепло с настоящим другом, который не знал всейправды о нем, но все равно ему доверял. Который отчаянно хотел ему верить.Стефан сильно сомневался, что он заслужил такое отношение, но не мог отрицатьтого, что это отношение для него означало. Теперь он почти чувствовал себя…человеком.

Елена не сводила глаз со своего отражения в зеркале. Нет,это не сон. Не только сон. Ранки на шее безоговорочно это доказывали. И теперь,когда Елена их увидела, она ощутила странную легкость в голове, почтиголовокружение.

И в этом была ее собственная вина. Елена с такойубежденностью предупреждала Бонни и Мередит о том, чтобы они не приглашалиникаких незнакомцев к себе домой. И все это время она забывала что самапригласила Дамона в дом к Бонни ночью, когда они устроили «немой ужин» встоловой у Бонни, и Елена выкрикнула во тьму одно единственное слово: «Входи!»

И это приглашение распространялось на целую вечность. Дамонмог вернуться в любой момент, даже сейчас. Особенно сейчас, когда Елена былаочень слаба, когда ее можно было так загипнотизировать, чтобы она своими рукамиоткрыла ему окно.

Выбравшись из ванной, Елена, минуя Бонни, заковыляла вгостевую спальню. Схватив свою сумку, она принялась запихивать туда вещи.

— Нет, Елена, ты не можешь сейчас отправиться домой!

— Как раз наоборот — я не могу остаться здесь, —откликнулась Елена.

Оглядевшись в поисках туфель, она обнаружила их у кровати ишагнула к ней. А затем, издав какой-то сдавленный звук, резко остановилась. Наскомканной постели лежало одно-единственное черное перо — огромное, доуродливости огромное, с толстым, восковым на вид стержнем. Покоясь на белойперкалевой простыне, воронье перо выглядело отвратительно.

К горлу подступила тошнота, и Елена отвернулась. Она едвамогла дышать.

— Ладно-ладно, — смилостивилась над ней Бонни. — Если ты такскверно себя чувствуешь, я попрошу папу отвезти тебя домой.

— Ты тоже должна поехать. — Елене только сейчас пришло вголову, что для Бонни пребывание в этом доме так же опасно, как для нее.

«Да я могу сделать с тобой все, что захочу. И со всеми, коготы любишь», — снова вспомнила она и повернулась, чтобы схватить Бонни за руку.

— Обязательно, Бонни. Тебе совершенно необходимо поехать сомной.

Наконец они отправились в дорогу. Маккаллоги решили, что уЕлены случилась истерика, что она слишком остро на все реагирует или дажепереживет нервный срыв. Но, в конце концов, они сдались. Мистер Маккаллогпривез их с Бонни к дому Гилбертов, где они, чувствуя себя взломщиками, отперлидверь и прокрались внутрь, чтобы никого не будить.

Но даже здесь Елена никак не могла заснуть, лежала рядом снегромко сопящей Бонни, пристально глядя на окно спальни. Снаружи ветви айвы,покачиваясь, задевали по стеклу, но больше никаких движений до рассвета ненаблюдалось.