Некоторое время они постояли на улице, разглядывая окна ее квартиры – темные квадраты на бледно-желтом фоне дома. Харри закурил помятую, чуть не в гармошку сложенную сигарету, которую нашел во внутреннем кармане плаща.

– Чудно это как-то с ее родней, – сказал Халворсен.

– Ты о чем?

– Разве Мёллер тебе не рассказывал? Они не нашли ни ее родителей, ни сестер, ни братьев – только дядьку, который, кстати, сидит. Мёллеру самому пришлось звонить в похоронное бюро, чтобы они приехали и забрали несчастную. Как будто в самой смерти мало одиночества.

– Да уж. Что за похоронное бюро?

– Сандеманна, – отвечал Халворсен. – Дядька настоял, чтобы ее кремировали.

Харри сделал глубокую затяжку и проследил за тающим облачком дыма. Конец процесса, который был начат крестьянином, бросившим табачное семя в перепаханное поле где-то в далекой Мексике. Через четыре месяца семя превратилось в зеленое растение высотой в человеческий рост, спустя еще два его убрали, срезали листья, высушили, отсортировали, упаковали их и отослали на одну из фабрик Р. Дж. Рейнольдса во Флориде или Техасе, где в конце концов табачные листья превратились в сигареты «кэмел» с фильтром в вакуумной упаковке. Желтые пачки «кэмела» запечатали в картонные ящики и погрузили на корабль, плывущий в Европу. И вот спустя восемь месяцев частица этого когда-то зеленого, согретого мексиканским солнцем листа вываливается из пачки и застревает в кармане плаща некоего алкаша, когда он оступается на лестнице или выходит из такси, а может, когда использует этот плащ как одеяло, не сумев или просто не решившись открыть дверь собственной спальни из страха перед прячущимися под кроватью чудовищами. Когда же он наконец находит смятую и облепленную соринками сигарету, он сует ее в рот, из которого несет перегаром, и подносит зажигалку к другому концу. На какой-то миг высушенный и измельченный табачный лист проникает в легкие, доставляя их обладателю подлинное наслаждение, а затем вырывается наружу, обретая долгожданную свободу. Свободу раствориться в воздухе, развеяться, стать ничем. И сразу же быть забытым.

Халворсен пару раз осторожно кашлянул:

– А как ты догадался, что она заказывала эти ключи именно в мастерской на Вибес-гате?

Отбросив окурок, Харри поплотнее запахнул плащ.

– Похоже, Эуне был прав, – сказал он. – Будет дождь. Если ты прямо в Управление, то я с тобой.

– Харри, ведь в Осло наверняка не одна сотня таких мастерских.

– Мм. Я позвонил заместителю председателя жилтоварищества, Кнуту Арне Рингнесу. Славный малый. Он сказал, что они вот уже лет двадцать пользуются услугами именно этой мастерской. Ну что, погнали?

– Хорошо, что ты пришел, – сказала Беата Лённ, когда Харри открыл дверь «Камеры пыток». – Я тут вчера кое-что обнаружила. Вот, взгляни. – Она перемотала пленку немного назад и нажала на «паузу». На экране появился подрагивающий кадр: крупный план лица Стине Гретте, обращенного к одетому в маску грабителю. – Я увеличила часть кадра, чтобы взять лицо Стине как можно крупнее.

– И зачем это тебе? – поинтересовался Харри, плюхаясь на стул.

– Если взглянуть на счетчик, получается, что это было за восемь секунд до того, как Забойщик выстрелил…

– Забойщик?

Девушка смущенно улыбнулась:

– Это я так его называю, ну, просто для себя. У моего дедушки был хутор, ну и я…

– А где?

– Валле в Стенсдалене.

– И там ты видела, как забивают скотину?

– Да.

Тон, каким это было сказано, ясно свидетельствовал, что она не намерена развивать данную тему. Беата нажала на кнопку замедленного воспроизведения, и лицо Стине Гретте ожило. Харри было видно, как глаза ее медленно моргают, а губы шевелятся. Он уже приготовился было к выстрелу, когда Беата внезапно выключила запись.

– Видел? – заметно волнуясь, спросила она.

Понадобилось несколько секунд, прежде чем Харри понял, что именно она имеет в виду.

– Она говорит! – наконец воскликнул он. – Она сказала что-то прямо перед тем, как он ее застрелил! Но ведь ничего не слышно!

– Это потому, что она шепчет.

– Как же я раньше не обратил внимания?! Но зачем? И что именно она говорит?

– Надеюсь, скоро узнаем. Я связалась со специалистом по чтению по губам из Центра глухонемых. Он уже едет.

– Прекрасно.

Беата посмотрела на часы. Закусив нижнюю губу, Харри набрал в легкие побольше воздуха и тихо начал:

– Видишь ли, Беата…

Он заметил, как девушка замерла, стоило ему только произнести ее имя.

– Когда-то у меня была напарница, Эллен Йельтен.

– Я знаю, – быстро сказала она. – Ее убили у Акерсельвы.

– Да. Когда мы с ней раскручивали дело, то обычно использовали разные приемы, чтобы извлечь информацию, застрявшую в подсознании. Вроде ассоциативных игр, когда пишешь на листочках по нескольку слов, ну и так далее. – Харри смущенно улыбнулся. – Знаю, звучит это не особенно убедительно, но временами все же приносило результаты. Я тут подумал, мы могли бы и с тобой это попробовать.

– Что именно?

Харри вновь пришло в голову, насколько увереннее держится Беата, когда они изучают видеозапись либо разглядывают экран компьютера. Сейчас же она смотрела на него так, будто он только что предложил сыграть в покер на раздевание.

– Мне бы хотелось знать, что ты испытываешь, когда думаешь об этом деле, – пояснил он.

Она неуверенно улыбнулась:

– Чувства, ощущения…

– Да забудь ты хоть на секунду о холодных фактах. – Харри подался вперед на своем стуле. – Перестань быть пай-девочкой. Не надо придумывать никаких обоснований того, что говоришь. Просто расскажи о том, что нутром чувствуешь, когда думаешь об этом деле.

Несколько мгновений она сидела, уставившись в стол. Харри терпеливо ждал. Затем она подняла глаза и в упор посмотрела на него:

– По-моему, это так называемая гостевая победа.

– Гостевая победа?

– Победа на чужом поле. Одно из тех пятидесяти процентов преступлений, которые мы никогда не сумеем раскрыть.

– Понятно. И почему же?

– Элементарная арифметика. Если вспомнить обо всех тех идиотах, которых нам не удалось задержать, то у такого человека, как Забойщик, который прекрасно все продумал и, вероятно, имеет кое-какое представление о методах нашей работы, относительно неплохие шансы, согласись.

– Хм. – Харри потер щеку. – Стало быть, твои внутренние ощущения сводятся к простой арифметике?

– Не только. А как решительно он все это проделал! Будто им в этот момент двигало нечто такое…

– Что именно им двигало, Беата? Жажда наживы?