– Ты колдунья? – спросил Эдрик, хотя и так был уверен, что нет.

Вельнис улыбнулась.

– Нет.

Он кивнул.

– Значит, ты сингайл.

Она уже не улыбалась – смеялась.

– Ну… немножко.

Сингайл – поэт-мистик. Развлечение, распространенное в среде томящейся от безделья знати. Искаженное Наречье предназначалось для записи колдовских формул, и даже для общения оно не годилось… сингайлы же использовали его для поэзии. Со «стихами» сингайлов Эдрик был знаком весьма поверхностно, но подозревал, и не без оснований, что основана эта «поэзия» на полном пренебрежении какими бы то ни было правилами колдовского языка. У всякого заклятья есть свой ритм, в котором оно произносится и творится – но почувствовать его может лишь тот, кто практикует волшбу. Сингайлы, в большинстве своем, практикой либо не занимались вовсе, либо знали о ней крайне мало. Для них был важен не ритм, а рифма, важна не внутренняя связность, а внешняя соразмерность. Никто не мог объяснить, зачем они пишут стихи на Искаженном. Наверное, прежде всего потому, что это было дьявольски сложно. Во-вторых, потому, что в самом языке колдунов заключена какая-то тайна. Сингайлы тянулись к ней, хотели постигнуть и превзойти… но в результате – только опошляли язык колдунов. Наблюдавшие их собрания рассказывали, как они с важным видом произносят всякую тарабарщину, несут невразумительную чушь, наполняющую сердца непосвященных мистическим трепетом и заставляющую профессиональных магов в отчаянье хвататься за голову. У сингайлов был свой собственный интеллектуальный мирок, своя элитарная культура, свой язык и свои ценности, не понятные никому за пределами их круга.

…Эдрик не поддержал ее веселья.

– Зря, – сказал он. – Идиотское развлечение.

Он думал, она обидится. И ошибся. Не переставая улыбаться, она поставила локоть на стол, положила на ладонь подбородок и с любопытством принялась разглядывать своего нелюбезного собеседника.

Иногда сингайлам, по случайности, в ходе своих литературных экспериментов удавалось составить настоящее заклятье. Последствия бывали самыми непредсказуемыми: от пожара в кабинете, вызванного неуправляемым огненным шаром до внезапного увеличения ушей у горе-поэта в момент прочтения им трогательной сингайловской лирики.

– Почему? – спросила Вельнис. У Эдрика возникло ощущение, что она прекрасно знает ответ и спрашивает лишь для того, чтобы поддержать беседу. А если повезет – еще и поспорить с «моралистом».

Поэтому он ограничился коротким замечанием:

– Ты сама знаешь.

– Мы осторожненько, – произнесла она с таким видом, как будто бы оправдывалась. Впрочем – и это было видно по ее смеющимся глазам – она и не думала оправдываться.

– Недостает острых ощущений? – спросил Эдрик. Предложение прогуляться ночью в портовом районе он не стал озвучивать. Это было бы уже откровенным хамством.

– Ага. Во дворце так скучно. Так… безопасно. – Она наморщила носик с таким видом, как будто бы ей было противно даже произносить слово «безопасность». – Чему ты улыбаешься?

– Своим наблюдениям. Бродяги мечтают о доме, домоседы – о дороге…

– Наверное, человеку естественно стремиться к тому, чего ему недостает. О чем мечтаешь ты?

– Ни о чем.

– Совсем? – спросила она самым нейтральным тоном, стараясь не показать разочарования.

– Совсем. – Эдрик улыбнулся. – Я не мечтатель. Я прагматик. Я предпочитаю добиваться цели, а не думать о том, как было бы замечательно, если бы я ее достиг.

Вельнис окинула его взглядом – как будто пыталась понять, насколько он соответствует тому, что о себе говорит. О сделанных выводах – в лучшую для Эдрика сторону или в худшую – сообщать не стала. Спросила, кивнув на заваленный стол:

– Что ты здесь ищешь?

– Книгу.

– Какую?

– Пока еще и сам не знаю.

– Ты не похож на книгочея.

– Да уж… – Эдрик рассмеялся. Потянулся, хрустнув косточками. – А на кого похож?

– На учителя танцев.

Эдрик изобразил на своем лице веселье пополам с изумлением. Сделанное девушкой предположение его позабавило…

– Ты не похож на бездельника, – пояснила она. – Ты мог бы быть рыцарем или младшим сыном какого-нибудь барона. Но у тебя нет мозолей на ладонях и двигаешься ты… слишком легко. Как будто бы ничего не весишь.

Эдрик с деланным удивлением воззрился на свои руки.

– Вот уж не думал, что похож на мыльный пузырь… – произнес он.

– Возможно, я неудачно выразилась… Точнее сказать… когда ты идешь, кажется, что ты весишь столько, сколько сам хочешь. Ровно столько, чтобы не утруждать себя при ходьбе.

Продолжая демонстрировать улыбку, он подумал – уже без всякого веселья: «Интересно, что еще она углядела?..»

– Так легко двигается у нас во дворце только один человек, – продолжала Вельнис. – Его зовут Яклет Самкрельт, и он учитель танцев. Правда… и с ним у вас больше отличий, чем сходств.

– Да? И чем же мы отличаемся?

– Он виляет задницей при ходьбе, а ты – нет.

Последняя реплика требовала если не смеха, то хотя бы улыбки, и он улыбнулся.

– Вижу, ты любишь наблюдать за людьми.

– А тут больше нечем заняться, – пожаловалась Вельнис. – Скучно. Разве что зарыться в книги… – Она показала глазами на разделявший их стол. – Но люди куда интереснее книг.

– Это правда. Но на этот раз наблюдательность тебя подвела. Я наемник, и танцую куда хуже, чем дерусь.

– А как же…

Он поднял руки, показывая ей чистые ладони и одновременно поясняя:

– Годы вынужденного безделья, вот и все.

– А ты не потерял форму?

Эдрик неопределенно мотнул головой – движение, которое можно было истолковать и как отрицание, и как согласие. Он не понимал, к чему она клонит.

Вельнис, копируя его жест, подняла ладони. У нее были узкие, аристократические кисти рук, нежные тонкие пальцы… от природы. Были. Когда-то. В результате упражнений кисть стала шире и сильнее, на сгибе между указательным и большим пальцами и на внутренней стороне руки были ясно видны бугорки огрубевшей кожи…

– Не хочешь развеяться? – предложила она. – Заодно и проверишь свои навыки.

Эдрик улыбнулся.

– Я не дерусь с женщинами.

Девушка осуждающе посмотрела на него. Опустила руки.

– Кто тебя учил? – спросил Эдрик.

– Риерс, – произнесла она со значительным видом.

– Кто это?