Похоронить его Стефан Львович распорядился, если будет на то наше согласие, в Спасском…»

Помещик и притом из достаточно состоятельных. Отец семейства: в соседней родовой Богдановке жили жена и еще трое детей. А рядом в селе находилась своя церковь и родные могилы. Окружающие недоумевали, как могла возникнуть мысль о похоронах в Спасском, куда Стефан Львович по-родственному лишь время от времени наведывался, теперь же и вовсе царил раззор. Наследники Ивана Сергеевича Тургенева состояли с писателем в слишком далеком родстве, да и не имели охоты приводить в порядок имение, предпочитая ничтожные заработки от случайных арендаторов.

Но при всем том существовало обстоятельство, которое делало решение Стефана Львовича Лаврова понятным близким. Сонечка! Старшая из детей. Только что окончившая ливенскую гимназию и решившая начать самостоятельную жизнь.

Супруга Стефана Львовича, Нина Илларионова, урожденная Мудрова, и к тому же прямая родственница знаменитого врача пушкинских времен, допускала необходимость образования для своих дочерей. Но, по ее выражению, в разумных пределах. Сразу по окончании гимназии Сонечке предстояло стать женой наследника богатейших ливенских элеваторов. Условия брака были оговорены между Ниной Илларионовной и родителями жениха. Сонечка решила свою судьбу иначе. И получила поддержку, казалось бы, ни во что не вмешивавшегося отца.

Софью Стефановну отличали математические способности. Она мечтала об университетском образовании, возможном для женщины тех лет только за границей. Ее выбор пал на троюродного дядю и близкого друга отца, только что окончившего Академию Генерального штаба Ивана Гавриловича Матвеева. С условием, что штабс-капитан предоставит ей возможность сдавать экзамены в одном из университетов. Точнее — в Сорбонне.

Влюбленный офицер был согласен на все. Может быть, рассчитывая, что семейные заботы отвлекут амбициозную барышню от научных планов. Отец и жених одинаково понимали, что категорический отказ Нины Илларионовны преодолеть не удастся. Решение — при всей его нелепости на рубеже XX столетия! — было предложено невестой: венчаться «уходом» и сразу же уехать в Варшаву. Казалось, время смягчит сердце матери. Если бы!

Венчание состоялось в сельской церкви. При закрытых дверях. И при двух свидетелях. Ими оказались только что приехавшие из Москвы и торопившиеся к началу театрального сезона кузен невесты, один из первых актеров труппы Художественного театра Владимир Васильевич Тезавровский и его приятель по труппе Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Разразившаяся в Богдановке буря ошеломила всю семью. Нина Илларионовна потребовала немедленного развода. Каждый день в Богдановке становился пыткой. В преддверии учебного года дети были перевезены в ливенский городской дом. Возвращаться без них в поместье тихий и мечтательный Стефан Львович не находил ни сил, ни смысла. Его слова об отъезде на некоторое время к кузинам в Спасское не нашли отклика. Нина Илларионовна подтвердила, что их развод — дело самого ближайшего времени. Богдановский помещик оказался в полузаброшенном Спасском. От большого дома он отказался. Ему устроили комнату во флигеле с обстановкой, когда-то перевезенной из тургеневского дома на Остоженке. В Москве.

О семейных неурядицах среди родственников не было принято говорить. Каким-то чудом все все знали, но огорчения не могли служить предметом обсуждения. Хватало «теплых тем», по выражению Стефана Львовича, и без них. О них говорили при встречах, писали в длинных и обстоятельных письмах. Можно было подумать, что дамские «кабинеты» — маленькие дамские бюро существовали специально, чтобы часами описывать близким людям свои переживания.

С. П. Лихнякович — С. Л. Лаврову (без даты, угол 1-го л. оторван)

«…Твои воспоминания о лютиках всех нас очень тронули. В самом деле нигде в уезде нет таких лютиковых полей, как в саду Спасского. Но не такие это сорняки, как кажется. Недавно у Лаврецких нам пришлось слышать целую лекцию о том, что принадлежат они к одному семейству и с пионами, и с анемонами, и с диким хмелем. Не знаю, сколько в этом правды, но что называется лютик Адонисом, это верно. Не тот ли, которым врачуют сердечные болезни?

… Слов нет, хорошо бы заняться садом, но все это чистое прожектерство. Когда-то им очень серьезно занимались, и вот результат — слишком тесно посаженные липки превратились в какой-то длинновязый сорт деревьев, которые изо всех сил, отталкивая друг дружку, тянутся к солнцу

С. П. Лихнякович — С. Л. Лаврову (на штемпеле письма — 1898 г.)

«…Неужели Володя Тезавровский и в самом деле решил заняться театром? От кого-то довелось слышать, что он вошел в предприятие некоего Алексеева, который вместе с Немировичем-Данченко устраивает труппу. Это может быть любопытно, но разумно ли вкладывать в подобное предприятие свои средства, да еще жертвовать землей? Может быть, тебе следовало бы вмешаться?.. Во флигеле все стоит сундук с театральными платьями времен покойницы. Там же расписанные по ролям пьесы. Всем этим богатством никто не интересовался. Так не будут ли они любопытны для нового театра? Во всяком случае, при встрече оповести о такой возможности Белого Мавра (прозвище Владимира Васильевича Тезавровского (1880–1955), одного из первых актеров Художественного театра, впоследствии режиссера и помощника К. С. Станиславского по созданию оперной студии и оперного театра в Минске)…»

Шли годы, но семейный конфликт не находил своего разрешения. Нина Илларионовна приехала на похороны мужа в Спасское, но не пожелала разговаривать с примчавшимся из Варшавы зятем. Брать оставшиеся после Степана Львовича мелочи отказалась. Она и в последующее время не отвечала на письма дочери, не приняла приглашения ее навестить в Варшаве, не пригласила к себе даже внучку.

Едва ли не первая красавица в военной среде Варшавы, Софья Стефановна успела окончить физико-математическое отделение Сорбонны, стать магистром математики, опубликовать несколько сообщений в научных бюллетенях, начать заниматься на историко-филологическом отделении Варшавского университета, и только страшный пожар в Спасском подтолкнул ее на немедленную поездку в родные места. Богдановка по-прежнему для нее закрыта. Зато в Спасском она получает предложение забрать «все вещи из сна» — о варшавском видении знали все родственники. Но если так, она берет два паласа — «тот, который на стене» и «тот, который у ног» — и Псалтырь. Их уложили в два саквояжа, найденных в кладовке — из тех, с которыми в последний раз приезжал из Парижа Тургенев и которые не пожелал брать обратно из-за их громоздкости.

C. C. Матвеева — C. П. Лихнякович (Париж, 1907. Черновик)

«…He могу примириться с несчастьем. Неужели большого дома больше нет? Ведь какие-то вещи там оставались, а восстанавливать его дело слишком дорогостоящее. Пока-то соберешься с деньгами. Мне стыдно за мой непомерный эгоизм, но я все думаю о тех немногих мелочах, которые остались после папы и за которыми я все не могла собраться поехать.