Вторая форма индивидуальной памяти, это память-воспоминание, — это когда ты вспоминаешь, а точнее, интерпретируешь то, что тебе случайным образом сообщает тело: не ты помнишь, но тебя помнит собственное тело. Вспоминая, ты осуществляешь отбор телесных знаков, сравниваешь их, придаешь смысл, т. е. пытаешься освободиться от настоящего и создать эффект достоверности прошлого. Тело выступает здесь и как препятствие, и как повод к воспоминаниям.

Выделим несколько позиций. Автор — тот, кто собственно создает произведение, и он несводим к наблюдателю, хотя им и является, но чтобы свидетельствовать, надо опираться на опыт жертвы. Парадоксальность всех эти замещений заключается в том, что существует единственный путь к ГУЛАГу — это все та же память тела, т. е. память униженного, оскорбленного и разрушенного тела, — «изменения психики необратимы, как отморожения. Память ноет, как отмороженная рука при первом холодном ветре»[137]. Можно ли это назвать «включенным наблюдением» или нет? — не столь важно[138]. Важно другое, что именно воспоминание — этот ретроспективный род мимикрии, к которой прибегают те сталкеры и поводыри, которые хотят наблюдать, оставаясь при этом незамеченными, — остается необходимым, хотя и недостаточным условием[139]. В. Ш. вынужден положиться на собственную веру в то, что им вспоминается, т. е. ориентироваться не на воспоминание, а на абсолютную память, телесную. То, что вспоминается, работа этой памяти, а не нашего волевого усилия, извлекающего образы далекого прошлого. Первичность воспоминания отрицается, но утверждается непрерывное действие абсолютной телесной памяти. Извлечение «факта» из массива мнезических следов прошлого должно быть столь же естественным, как и взятый из архива документ, фотография или любое свидетельство, т. е. как материально очевидное, чью истину не нужно доказывать. Разве может быть иначе, если я являюсь единственным свидетелем того, что произошло со мной и другими (хотя иных свидетельств нет). Память, пробужденная воспоминанием, является у В. Ш. исключительно памятью тела.

* * *

Итоги выживания в лагере, всегда одни и те же — распад. Что сразу бросается в глаза, так это попытка В. Ш. изучать себя как доходягу. Кто он, этот доходяга? Доходяга — тот, кто потерял человеческие качества (или «почти все») и сосредоточился на собственной физиологии, на чистой животном инстинкте выживания, цель — стать зверем. Вот как это формулируется В. Ш.: «Как показать, что духовная смерть наступает раньше физической смерти? И как показать процесс распада физического наряду с распадом духовным? Как показать, что духовная сила не может быть поддержкой, не может задержать распад физический? /… / Как вывести закон распада? Закон сопротивления распаду. Как рассказать о том, что только религиозники были сравнительно стойкой группой? Что партийцы и люди интеллигентных профессий разлагались раньше других? В чем был закон? В физической ли крепости? В присутствии ли какой-либо идеи? Кто гибнет раньше? Виноватые и невиноватые? Почему в глазах простого народа интеллигенты лагерей не были мучениками идеи? О том, что человек человеку — волк и когда это бывает. У какой последней черты теряется человеческое? Как обо всем этом рассказать?»[140]. Итак, распад наступает тогда, когда выживание становится основной потребностью на каждый момент лагерной жизни. Чуть ли не ежесекундно. Не раз и не два В. Ш. говорит об отрицательном опыте лагеря. Для него «Колымские рассказы» — «необычная форма для фиксации исключительного состояния, исключительных обстоятельств, которые, оказывается, могут быть и в истории, и в человеческой душе»[141]. Все существование сведено к тому состоянию телесного чувства, которое имеется в данный момент. Тело, взятое в своей органико-биологической связности, имеет определяющее значение, оно не в силах выйти за границы выживания. В центре лагерного опыта В. Ш. человеческое тело и его способность к выживанию в исключительных ситуациях, когда угроза уничтожения и смерти чрезмерно высока. Все чувственные переживания и «ощущения», в основном отрицательные, откладываются на нескольких уровнях глубинной памяти. Конечно, она зависит от характера воздействия на нас сил, уничтожающих все человеческое: от сил холода, голода, насилия, от сил болезни и труда, бесполезного, предельно изматывающего. Силы эти — силы внешние, подавляющие и истребляющие возможности всякого внутреннего сопротивления. Вот как эти силы действуют по свидетельствам В. Ш.: