Таким образом, после рождения Анне Катрине Расмус Клыкастый зачастил в шкафчик под мойкой, и, когда он не произносил свои поговорки и не преподносил правнуку основополагающие положения своей малопривлекательной философии, он предавался ностальгическому воспеванию Бергена — благословенного города, Мекки флибустьеров и золотоискателей. Вскоре Берген стал представляться Ушастому большим крестом на карте острова сокровищ, и он начал расспрашивать родителей о городе:

— Правда, что там в море так много крабов, что можно, стоя у причала, просто сгребать их лопатой? А правда, что в Бергене все становятся богатыми?

— Что за чепуху несет парень? — ворчал Аскиль.

— Может, все так и есть, мой милый… — отвечала мальчику Бьорк.

Несмотря на добрые советы жестокого призрака, невозможно скрывать, что пребывание моей родни в Ставангере во многих отношениях было одним долгим падением «к чертям». Даже девочка, которая, несомненно, была лучом света в ставангерской жизни, скорее огорчала родителей, чем радовала. Сначала началась злонамеренная желтуха, потом колики, а когда наконец стих плач, на детей набросился коклюш, и к ним в дом зачастил врач. Но когда Аскиля снова уволили и, напившись от отчаяния, он пришел к выводу, что список норвежских верфей ограничен, Бьорк — раз уж так все пошло — отважилась пустить в ход тяжелую артиллерию.

— Снова уволили! Этот человек меня в гроб загонит! Если бы ты знала, дорогая сестренка, как мне тут в Ставангере живется, — сетовала она в телефонном разговоре с Лине. — На сей раз мы должны вернуться в Берген. Не могла бы ты поговорить с X, а может, попросишь мужа замолвить словечко перед Z?

И вот в один прекрасный день муж Лине заглянул на верфь в Бергене, и в кабинете начальника был реанимирован миф семилетней давности о Плотнике. Да и вообще — маленькая дружеская услуга вряд ли может повредить репутации верфи, а что касается фантастических чертежей судов, так тут Плотник уж точно образумился.

«О, мой прекрасный город вдали, мой волшебный город вблизи», — раздавался хриплый голос Расмуса Клыкастого, и, когда это невнятное воспевание Бергена вдруг сменилось реальными разговорами реальных людей о нем, Ушастый вылетел из шкафчика и вбежал в гостиную, где Бьорк и вправду стояла перед своим пьяным супругом, теребя в руках листок бумаги.

Листок этот был полученным в тот день письмом из конторы судостроительного завода Бергена: Аскилю предлагалось вернуться на прежнюю работу.

— Прочитай же письмо. Посмотри, что я сделала для нашего блага, — говорила она не без гордости в голосе.

Но Аскиль вовсе не торопился с благодарностью принимать это предложение. Ему нисколько не хотелось принимать руку помощи от лживой женщины, которая за его спиной распространяет слухи о том, что с кое-какими трудностями сам он не может справиться.

— Что это такое? — фыркнул он недовольно, а прочитав письмо, порвал его.

— Аскиль, — возмутилась Бьорк, — тебе предлагают работу в Бергене, считай, что тебе крупно повезло!

— Берген! — закричал Ушастый, запрыгав от радости. — Берген! Берген! Это правда? Мы едем в Берген?

— Да, — ответила Бьорк, гладя сына по голове и не сводя глаз с Аскиля, — да, малыш.

— Ну что, съели! — кричал Ушастый вскоре на улице. — Мы уезжаем. Домой в Берген!

И вообще, в это время он стал совершенно неуправляем.

— А правда, что мы в Бергене будем ловить крабов? Много-много? — спрашивал он родителей, которые знать не знали, ведать не ведали, откуда у мальчишки подобные навязчивые идеи.

— А правда, что мы теперь разбогатеем? — не унимался он, и Бьорк отвечала:

— Посмотрим. Ты ведь знаешь своего отца и его отношение к деньгам.

Но восторгам Ушастого не было предела, да и другие члены семьи не могли сдержать своей радости, когда все они после семилетней эмиграции переступили порог квартиры в Скансене.

— Пресвятая Дева! Вернулись! И что толку было во всех этих ваших скитаниях? — вопрошала мама Ранди, прибавившая в весе двадцать килограммов с тех пор, как сын уехал в Осло.

Все выстроились в ряд, чтобы поцеловать матриарха: у Ушастого при этом что-то защекотало в животе, Бьорк почувствовала опьянение от радости возвращения домой, а Аскиль казался усталым и равнодушным, но тут в комнату влетел Круглая Башка, которому уже исполнилось пятнадцать и на верхней губе которого появился пушок.

— Привет, дядя! Привет, братишка! Привет, тетя! Вы видели мой новый велосипед? Пойдемте, покажу!

— Да успокойтесь вы все! — простонал папа Нильс из кресла-качалки, а потом тихо добавил себе под нос: — Да, знаем мы такое: снова сослан на камбуз.

Несколько лет, как и когда-то в прошлом, они снова прожили в Скансене вместе с мамой Ранди и папой Нильсом. Спальню забили семейным барахлом, на задней лестнице обосновались кисти и краски, а по стенам шкафчика под мойкой разбежались маленькие монстры. И тем не менее и Ранди, и Нильс были довольны тем, как все устроилось, а уже на следующий день после приезда Ушастый был приглашен прокатиться по Бергену на багажнике нового велосипеда Круглой Башки.

— Что это на тебе за сбруя? — спросил Круглая Башка, прежде чем они сели на велосипед.

Ушастый объяснил, что ее когда-то давным-давно изобрел один старый человек, и когда Круглая Башка поинтересовался, почему бы ее не снять, Ушастый уставился на него круглыми глазами.

— А что, разве можно? — удивился он.

— А почему бы и нет! — воскликнул Круглая Башка. — Конечно, можно!

Не успел Ушастый сосчитать до десяти, как двоюродный брат грязными пальцами распустил ремни и сдернул дерьмовину через голову.

— Залезай на велосипед, — сказал Круглая Башка, — что уставился?

Ошарашенный Ушастый забрался на велосипед, раз-два — и вот они уже несутся по Бергену.

Через две недели Ушастый побывал почти во всех районах города и, конечно же, испытал некоторое разочарование от того, что море не кишит гигантскими крабами и что золото не сверкает на склонах гор, а значит, рассказы Расмуса Клыкастого не очень-то соответствуют действительности, но разочарование длилось недолго и быстро сменилось восторгом от велосипедных прогулок и особенно восхищением от того, что двоюродный брат перочинным ножом обработал «дерьмовину» так, что Ушастый теперь мог самостоятельно облачаться в нее и снимать, когда захочет. Он вдруг ощутил необыкновенное чувство свободы, потому что, когда он был вместе с Круглой Башкой, никто не позволял себе высказываться по поводу его ушей. Но когда двоюродного брата поблизости не было, все оказывалось несколько иначе.

— Эй, ты, да-да, ты, парень, Ушастый! Подойди-ка сюда, мы посмотрим поближе на твои уши! — раздалось однажды на улице.

— Ну уж нет, ни за что! — крикнул Ушастый.