— И ты бы сказала ему об этом?

Она растерянно посмотрела на него:

— Я не знаю! Я никогда об этом не думала. Не думала всерьез. Знала только, что дело зашло слишком далеко, чтобы сделать такое признание и разорвать помолвку. К тому же мы так погрязли в долгах, что я не осмелилась бы отказаться.

— Все было так плохо? А я и не догадывался.

— О да, это было ужасно, хотя наши кредиторы не очень донимали нас, зная о моей помолвке. Они понимали, что потом им заплатят.

— И когда ты услышала о кораблекрушении и гибели брата, то поняла, что твоя семья попала в долговую яму?

Неудивительно, что она была в таком отчаянии, узнав о гибели брата, хотя и не любила его. Даже сквозь пелену собственного страдания он все-таки заметил тогда ее затравленный, взгляд.

— Да, я чувствовала и сейчас чувствую себя виноватой, что в такую минуту думала о своем положении. Но что толку жалеть теперь о прошлом? Поздно, и никому не поможет.

— Ты могла попросить помощи у брата. Уильям бы что-нибудь предпринял, — заметил Кэл, но она лишь крепче сжала его пальцы. — Гордость?

Она кивнула:

— И вина перед Даном.

— И что бы ты стала делать, если бы и я не вернулся домой?

— Я уже говорила тебе: нашла бы работу. Конечно, пришлось бы продать дом. Мама стала бы жить с Марком, когда он получит приход.

— На твоем месте я бы вцепился в возможность выйти удачно замуж и не стал бы так долго сопротивляться.

— Вряд ли, — возразила она. — Ты бы гордо вскинул голову и отказался. Ты можешь представить, что женишься на женщине из-за ее денег?

— Это разные вещи.

— Да, — слегка улыбнулась София, — я это тоже обнаружила. Но не в этом дело, разве ты не понимаешь? Мы говорим совершенно о другом. Я тебя обманула, не сказала, что давно разлюбила Даниэля. А ты чувствовал долг перед братом и поэтому решил жениться на мне. Я должна была поступить честно перед ним и освободить его от клятвы еще много лет назад.

— Но это было нелегко?

Как странно, он не чувствует гнева. Она нарушила слово, разлюбила его брата и за все годы не удосужилась сообщить ему об этом. А теперь вышла за него, чтобы спастись от кредиторов. Он просто обязан разозлиться.

— Ты, наверное, долго раздумывала, прежде чем мне признаться, — проговорил он. Может быть, поэтому он и не сердится? Она не ухватилась за его предложение, она сопротивлялась.

— Я выполнила долг перед моей бедной семьей и сделала что могла — вышла замуж.

— И ты, не зная меня совершенно, не говоря уже о чувствах, которые у тебя отсутствовали, вышла за меня из-за долга перед семьей, — подытожил он.

— Мне надо было сразу признаться тебе, сейчас я это поняла. — Вид у нее был несчастный. — Надо было не мучиться угрызениями совести, а прямо все сказать. По крайней мере, ты бы знал, что тебе можно не жениться на мне.

— Чепуха, — бросил он. — Мне нужна была жена, и я нашел ее. Мы поладим. Не так уж важно, что произошло до этого. Я не стану оглядываться назад и тебе не советую. — Он понятия не имел, что надо сказать в таком случае. Нельзя быть жестоким. Это Кэл хорошо понимал — ведь теперь она его жена и в радости, и в горе.

Он снова пожал ее руку и встал с кровати:

— Я тебя оставлю, ты, должно быть, устала.

София тоже села и, придерживая на груди простыню, смотрела, как он надевает халат, ее темно-голубые глаза еще больше потемнели. Она была сейчас очень красива. И желание вновь охватило его, но он решительно затянул пояс халата. Он не станет больше заниматься с ней любовью, не сейчас. До тех пор, пока он не обдумает все, что произошло. В его мозгу бился единственный вопрос: «Почему я не обижен за Даниэля?»

— Каллум?

— Да?

— Нет, ничего. Спокойной ночи.

Вот уж в чем он не был убежден, закрывая дверь спальни.

На следующее утро Кэл сидел в столовой, расправляясь с огромным бифштексом, когда София спустилась вниз. Хоуксли широко распахнул перед ней дверь, Марк поспешил отодвинуть стул, и она, поблагодарив, села, старательно избегая взгляда мужа.

— Доброе утро, София.

С одной стороны от его столового прибора лежала сложенная газета, с другой — пачка писем. Он не занимался почтой и не читал газетные новости, очевидно желая с ней поговорить.

София старательно улыбнулась, гоня прочь мысли о том, что слуги, вероятно, слышали вчера, чем занимались господа, и что Каллум, вероятно, думает об этом же. Со временем эта неловкость пройдет, но сейчас ей было не по себе. В определенный момент она громко вскрикнула. Что, если все слышали?

А может быть, она ошибается, и он совсем не вспоминает о ночной близости. Скорее всего, его мысли заняты ее предательством, тем, что она открыла ему правду только после свадьбы.

— Доброе утро, — ответила она. — Кажется, день обещает быть хорошим. Да; мне кофе, спасибо, Майкл.

— Для тебя есть почта. — И, увидев, как она растерянно моргнула, он протянул ей три письма. На одном конверте она узнала почерк матери, другие были от друзей из Сент-Элбанса. — Хоуксли, проследите, чтобы в следующий раз почту для миссис Чаттертон отдавали ей лично.

— Слушаю, сэр.

О, вот это великодушный жест! Большинство мужей предпочитали, чтобы вся почта проходила через них. София поблагодарила его улыбкой и, встретившись с ним взглядом, вдруг покраснела и отвела глаза. Он покинул ее ночью и не вернулся утром. Хотя он вел себя очень великодушно, был с ней мягок после ее признания, но, несомненно, разочарован в ней.

Ее язык как будто прирос к нёбу. Ей следовало сказать ему еще тогда же, ночью, что она делала все, чтобы он остался доволен, что ей самой было приятно и что она благодарна, что он, а не Даниэль взял ее в жены. Но после ее признания все слова казались ненужными и запоздалыми.

И само признание вышло скомканным и неловким, теперь он сделает вывод, что его жена лгунья и ей нельзя доверять.

Пожалуй, не стоит объяснять ему свои чувства теперь, это может вызвать непонимание и отторжение. Мама говорила, что мужчины не любят обсуждений и долгих объяснений в постели после того, как становятся мужьями. Ну а днем это прозвучит просто неприлично — от нее ждут благовоспитанной сдержанности. Поэтому лучше хранить в себе воспоминания об интимных минутах близости и надеяться, что, может быть, все снова повторится.

Майкл поставил перед ней тарелку с яичницей с беконом, и она начала есть, вдруг ощутив зверский голод. Каллум, закончив, отодвинул от себя пустую тарелку:

— Мне сегодня придется поехать на Лиденхолл-стрит. Боюсь, что вернусь только к ужину.

— На Лиденхолл-стрит находится Восточная Индийская компания, да? — вспомнила она. — Я прекрасно понимаю, что у тебя много работы.