Звонить Чиверс не пришлось. Горничная была в спальне и, кажется, пребывала в большем воодушевлении от предстоявшего события, чем госпожа, судя по тому, как она суетилась, пытаясь ей угодить: расправила ленту в волосах, предложила немного духов, похвалила батистовую, вышитую розочками рубашку, поставила букеты роз по обеим сторонам кровати. София старалась не показать виду, что расстроена поведением молодого супруга, — не хватало еще сплетен среди прислуги.

Наконец, Чиверс оставила ее в покое, и София с облегчением откинулась на подушки.

— Утром я буду ждать вашего звонка, мадам. Принесу вам шоколад. Спокойной ночи, мадам.

Она осталась в одиночестве. Покорная молодая жена ждет появления мужа. Прошло десять минут. София решительно взяла книгу с прикроватного столика и открыла ее.

* * *

— Дорогая? — Она подняла глаза от книги и увидела, что он стоит на пороге в красном халате. Наверное, она зачиталась и не заметила, как он уже некоторое время наблюдает за ней.

— Каллум, — она вдруг заволновалась, отложила книгу, снова откинулась на подушки, приняла красивую позу и неловкими пальцами поправила ленту в волосах, — ты давно здесь?

— Достаточно, чтобы полюбоваться тобой. Ты была очень увлечена. Что ты читаешь?

Он закрыл за собой дверь и стал одну за другой тушить свечи: на камине, на столе, оставив только две — над изголовьем постели. Тени сгустились вокруг, и теперь слабым мигающим светом была освещена лишь кровать — как островок, отрезанный от остального мира, погрузившегося в темноту.

— Роман. — Она отложила книгу на столик, сверху на обложку небрежно уронила платок. — Так, ерунда.

Он присел на край кровати, прижавшись ногой к ее бедру, и взял в руки книгу. При этом халат распахнулся, обнажив поросшую темными волосами грудь. София судорожно сглотнула комок в горле. Страхи и мрачные предчувствия вернулись снова.

— «Муж и жена, супружеские страдания». Автор миссис Бриджет Блюменталь, — прочитал он. — Чепуха, но, кажется, довольно увлекательная, я вижу, ты уже половину прочитала.

— Ты имеешь что-то против романов? — Она выпрямилась и приготовилась защищаться.

— Нисколько, я не из тех мужей, которые контролируют, что читает жена. Но название не вносит оптимизма, учитывая причину, по которой я здесь.

Глядя на его профиль, она не могла решить, серьезно он говорит или снова дразнит ее.

— Я решила, что ты не придешь.

— И от этой мысли испытала облегчение и взяла книгу.

Кэл встал и, повернувшись спиной, скинул с себя халат. Ее догадка оказалась правильной — под халатом ничего не было. Ее взгляд художника невольно скользнул по широким плечам, стройной талии и гладкой коже. Несколько небольших шрамов на левом плече и большая серповидная родинка на правом бедре. Она никогда раньше не видела голого мужчину. Он был очень похож на классические статуи в саду Холла, только под кожей, золотисто-желтой, перекатывались мышцы. Ей вдруг захотелось провести рукой по выпуклым ягодицам, и она так испугалась, что вцепилась руками в край покрывала. Он бы истолковал ее движение как нескромность, хотя в ней говорил художник.

Кэл начал поворачиваться, и она закрыла глаза. В отличие от статуй на нем не было фигового листка, этого зрелища ей не вынести. Кровать прогнулась под его весом, она подвинулась, давая ему место рядом, и машинально потянула за собой покрывало. Нужно что-то ответить, ведь он спрашивал, испытала ли она облегчение, думая, что он сегодня не придет.

— Облегчение? Конечно же нет. В конце концов, чем скорее все худшее случится, тем лучше.

Что она говорит? Наверное, это было не самое умное, что можно было сказать.

На другой стороне постели наступила тишина, потом он сухо ответил:

— Никогда раньше не спал с девственницей.

— Я так и думала.

Послышалось его дыхание, оказывается, он уже рядом, она не заметила, как это произошло. Открыв глаза, она сразу увидела его взгляд — в нем были вопрос и неприкрытое вожделение, потом он склонился и поцеловал ее так, как в Лонг-Веллинге.

«Он надеется, что мне, по крайней мере, не будет неприятно, когда мы станем заниматься любовью, и незачем притворяться, что я сама не жду этого». И она обняла его за шею, чувствуя сквозь тонкую ткань ночной рубашки ту часть его тела, которая сейчас выражала недвусмысленное намерение.

— Эта прелестная рубашка мешает мне, — пробормотал он ей на ухо, сопровождая слова ласковыми движениями языка.

— Постой, я сейчас избавлюсь от нее, если ты позволишь.

Он откатился в сторону и, улыбаясь, смотрел на нее, пока она боролась с рубашкой, краснея под его взглядом, не решаясь снять ее совсем.

— Ты надо мной смеешься, — сказала она сердито.

Я просто тобой любуюсь. Ты восхитительна.

И, как будто прыгая в ледяную воду, София стянула рубашку через голову и закрыла глаза.

Она услышала его возглас, что, вероятно, выражало вежливое восхищение, и он снова обнял ее. «Кажется, я ему нравлюсь. Во всяком случае, пока я делаю все правильно. Он ведь не думает, что я знаю, что делать дальше». Его тело было мускулистым, горячим, она вдыхала его запах, он снова прильнул к ее рту, и она перестала думать, просто прижималась к его гибкому сильному телу, — любопытство и природная чувственность подсказывали, что она все делает правильно. Ее душили нахлынувшие неясные желания, о которых она и не подозревала.

Поцелуй становился все требовательнее. Потом он стал целовать и ласкать ее грудь, и она сама уже не понимала, что делает, бормотала какие-то слова, стонала и ждала, задыхаясь, того, что должно было последовать и что она сама жаждала испытать. Но он снова прильнул к ее губам, а руки заскользили вдоль ее тела, и эта сладкая пытка, казалось, длилась бесконечно. Потом его руки дотронулись до внутренней стороны ее бедер, она выгнулась ему навстречу, торопя и вынуждая его, он приподнялся на руках, но она запротестовала, притягивая его снова.

— Что ж, чем скорее это произойдет, тем лучше… — вдруг пробормотал он, и неожиданно резкая боль пронзила ее, и она заметалась под ним, очнувшись от сладкого забытья, но он прижимал ее к себе и не двигался. — Худшее уже позади. Обещаю. Верь мне, София.

И хотя все ее тело напряглось и протестовало, она заставила себя подчиниться и вскоре поняла, что это терпимо. Но волшебство исчезло. Этот мужчина, который только что вошел в нее, показался ей чужим. Она, наверное, не любила его, не было больше ни любопытства, ни восторга. Она открыла глаза и увидела его лицо над собой, его глаза были закрыты, лицо искажено гримасой, похожей на страдальческую, дыхание шумно вырывалось из груди — толчками, в такт движениям. Незнакомец. И ее тело сразу напряглось, словно отторгая его, но она снова покорно обняла этого мужчину, прижала к себе, и, когда все было кончено и он лежал, переводя дыхание, она ощутила нежность к нему — это был ее муж, он стал ей близок, хотя чувство неудовлетворенности и разочарования осталось. Как и чувство стыда.