На процедуру!»

Павел кое-как поднялся, сунул ноги в тапочки.

— Ох, крутит, — проскрипел он сгибаясь. — Ох, гад.

Они вышли, и сестра решительно направилась по коридору направо.

Павел поковылял за ней. Я смотрел ему в спину. Павел не оборачивался. Я повернулся и пошел к выходу.

У меня, слава богу, было дело: я ведь добыл только одно лекарство из означенных в бумажке, и теперь оставалось найти еще три.

Я жег бензин, мотаясь по городу, и в каждой следующей аптеке мне равнодушно разъясняли, что таких лекарств в городе Ковальце нет и быть не может, а то, что час назад я купил это вот, подчеркнутое красным, можно объяснить разве что вмешательством потусторонних сил. В четвертой или пятой более или менее приветливая провизорша посоветовала съездить на другой берег, в Белые Курочки.

— Это улица? — спросил я.

Она ненадолго задумалась.

— Нет, не улица… Да вы поезжайте, там спросите. Там все знают — Белые Курочки.

— Куда поезжать-то?

— А вот так и поезжайте, вот по этой улице.

— А телефонного справочника у вас нет?

— Зачем это? — не поняла она.

— Я бы позвонил, — разъяснил я. — Чем ездить-то…

— А-а-а… — протянула провизорша, вздохнула и раскрыла блокнот, в котором у нее были записаны телефонные номера других аптек. -

Только вы не дозвонитесь.

Так и вышло. Я убил полчаса, однако там, где не было занято, трубку не поднимали.

Я поехал в Белые Курочки, оттуда — на Прудище, а с Прудища — в Старый Завод. Каждый переезд давался с трудом, потому что дороги я не знал, а расспросы заводили в обычный тупик топографической рекурсии: «Прудище? Так это до Корытинских, а там налево через Пройму!» В свою очередь дорога до Корытинских и до неведомой Проймы объяснялась с помощью давно знакомых Прудищ: «Так это же перед Прудищами, где винно-водочный!»

Город Ковалец густо зарос тополями и кленами и был разлапист, запутан, застроен сплошь пятиэтажными домами и населен простодушными нищими людьми. Большая часть военных заводов стояла, и если зарплата не задерживалась, то рабочие получали простойные деньги, суммы которых легко воображались с помощью нескольких буханок хлеба. Притормозив спросить дорогу, я через раз получал предложение купить какую-нибудь железную вещь, вынесенную с завода: сначала микрометр в хорошем деревянном футляре за полбутылки водки, а потом неизвестный мне, но явно очень сложный и точный прибор за бутылку, — его обладатель, невеселый трезвый мужик, поседевший под бобра, степенно разъяснил, что прибор этот замеряет чистоту обработки поверхности, и горделиво заметил, что американцы до такого еще не дотумкали.

В начале четвертого, проклиная себя за то, что такая простая мысль не пришла в голову с самого начала, я добрался наконец до городского аптечного склада и был к тому времени настолько взвинчен, что попросту въехал в закрывающиеся уже ворота вслед за каким-то грузовиком. Грузовик покатил к эстакаде, а я затормозил у будки вохровца, заполошно выскочившего навстречу с резиновой дубинкой в руке.

— Слушай, мужик, где тут лекарства продают, а? — спросил я, протягивая купюру.

Охранник сразу сник и стал меньше ростом. Он опустил дубинку, отвел глаза и, бормоча что-то про некоего Сидора Степановича, показал пальцем.

Через десять минут я снова сел в машину. Вохровец распахнул ворота и уже совсем по-свойски помахал рукой.

Двери лечебного учреждения были по-прежнему нараспашку, — похоже, войти сюда мог кто угодно и когда вздумается. Дверь палаты — тоже настежь. Все еще радостно переживая свою небольшую, но, быть может, значимую для Павла победу, я командорски прошагал к койке, остановился и, похолодев, несколько секунд смотрел в лицо, почему-то ставшее неузнаваемо чужим, пока, содрогнувшись, не понял, что и впрямь на месте

Павла лежит совершенно чужой человек.

— А где же Шлыков? — спросил я, растерянно оборачиваясь.

Фиолетовые майки стали пожимать плечами. Потом кто-то пробубнил неуверенно (но и с какой-то вызывающей угрюмостью, словно мой вопрос имел в себе нечто обидное и злое), что, мол, Шлыков-то… это который утром-то был?.. так он как ушел на процедуру, так и не пришел… а вместо него этого привели — вот он и давит ухо с тех пор. Что ему! — ишь!.. И уж тогда все фиолетовые майки забормотали невесть чего хором.

Кабинет Игоря Вячеславовича был открыт. Сам Игорь Вячеславович сидел перед знакомой мне бутылкой коньяку, что-то писал и, похоже, время от времени отхлебывал из мензурки.

— А где же Шлыков? — спросил я. — Я вон лекарства достал, а его нет…

— А! Это вы! — хмуро отозвался врач, кладя ручку на лист. -

Присядьте.

Я сел на стул и устало вытянул ноги.

— В областную Шлыкова перевели, — сказал Игорь Вячеславович. — Выпьете?

Он кивнул на бутылку.

— Почему в областную?

— Непроходимость кишечника. Сделали эндоскопию и… Короче говоря, опухоль у Шлыкова. Опухоль, несколько дней назад перекрывшая кишечник. Понимаете?

— Так это вы о нем, что ли, днем орали? — оторопело пробормотал я. — Эти молодые-то парни тогда — это о Шлыкове, что ли?

— О Шлыкове, — кивнул Игорь Вячеславович. — О нем. Выпейте, чего вы… Хороший коньяк. Даже странно — теперь ведь такая все отрава… Некоторая для меня неожиданность: не парез у него, а непроходимость. Коллеги правы были, правы… Что уж тут.

Клиническая картина… м-да. Вопреки многолетнему опыту. Не понадобились эти лекарства, извините.

— А что теперь?

Игорь Вячеславович посмотрел на часы.

— Не знаю. Может быть, уже прооперировали. Приезжайте завтра утром в областную. В хирургии скажут.

— Понятно.

Я двинулся было к дверям. Вернулся и стал выкладывать на стол аптечные коробочки.

— Видите, как получилось, — повторил Игорь Вячеславович. — Такая вот петрушка. Дело в том, что парез кишечника — это обычная картина после инфаркта. Типичная вещь! Неоднократно встречал на практике. Чертовня какая-то, честное слово. М-да… Вы бы выпили, правда… А?

Никто не спорит: осень была золотая. Но все равно уже довольно рано смеркалось, и город сразу расплывался, терял определенность своих простых очертаний и превращался в неясное переплетение темных пустырей, проулков, улиц, неожиданных поворотов и тупиков. Я позвонил Людмиле — и никого не застал. Тогда, недолго поразмыслив, купил в какой-то затхлой лавке картонный параллелепипед кефира, кусман колбасы да полбуханки хлеба — и поехал к Павлову дому.

Окна были темными.

Я захватил кое-какой инструмент и поднялся в квартиру.