Утро прошло без особых событий, не считая очередной бесплодной дискуссии насчет водоемов. В начале дня он приготовился подровнять тисовую изгородь, которую выстриг в виде зубчатой стены. Изгородь тянется по правой стороне подъездной дорожки от главных ворот к круглой площадке перед парадным входом, засыпанной гравием, где доминирует несимпатичный херувим, заросший лишайником. Рон для проверки воткнул палку с обоих концов изгороди, протянул между ними бечевку по длине сада.

Он гордится своим искусством фигурной стрижки. Совершенно очевидно, что изгородь произведет впечатление на любого посетителя. Жаль только, что мастерская стрижка тисовых кустов не вызвала у Дамарис Оукли большой радости, не говоря уж о восхищении. Хотя по неким необъяснимым причинам это, наряду с отказом от пруда и поливалок, не так огорчает, как пухлый младенец в чаше фонтана. Фонтан с незапамятных времен не работает, чаша служит вместилищем для садового мусора. Рон давно уж с прискорбием понял, что сестры Оукли придерживаются в высшей степени консервативных представлений о саде, тогда как он стремится творчески подходить к кустам и цветам. С самого начала ему захотелось вернуть саду изначальное викторианское великолепие. Чтобы он был похож на сады в Корнуолле, которые всех повергают в восторженный трепет.

К несчастью, он не получает никакой поддержки и, что еще досаднее, не имеет ни времени, ни возможности. Форуэйз продается. Будь он штатным садовником, работающим за деньги, можно было бы надеяться, что будущий владелец оставит его на месте. Но он доброволец, занимается любимым делом на чужой земле — а это совсем другое дело. И кто знает, что будет с усадьбой Форуэйз? Ее вообще могут снести, пустить участок под застройку. Нынче такое сплошь и рядом случается.

Впрочем, что бы там ни было, Рон останется на посту. Будет работать в саду до конца.

— Коси, коса, пока роса! — сказал он себе, схватил секатор и уже почти принялся за работу, как к воротам подкатило такси.

Собственно, створки ворот давно упали и ржавеют в траве. Колеса зашуршали по гравию.

— Что ты тут делаешь, Рон? — приветствовал садовника таксист. — Обычно тебя по субботам не видно…

— Привет, Кенни, — ответил тот. — Приехал за леди, повезешь за покупками?

Это регулярное еженедельное мероприятие. Рон догадывался, хоть никогда вслух об этом не говорил, что сестры предпочитают посещать местный супермаркет во второй половине дня по субботам из-за скидок на свежие продукты. По воскресеньям бамфордские магазины закрыты. Известно, что горожане, решившие тратить деньги в «день Господень», обязаны отправляться на дальние рынки и в розничные лавки.

— Угу. — Водитель прислонился к машине, скрестив на груди руки, густо покрытые татуировками. — Слушай, правда, у старух гость, как я слышал? Какой-то давно пропавший родственник или еще кто?

Рон неодобрительно хмыкнул, отчасти потому, что сестер Оукли надо называть уважительно, отчасти из-за упоминания о Яне.

— Правильно слышал, — подтвердил он. — Считается каким-то родственником, хотя он иностранец, и я лично не вижу причины называть его родственником.

— У меня есть родственники в Австралии, — возразил Кенни. — У многих родные имеются в других местах.

— Австралия другое дело, — заметил Рон. — Там говорят по-английски.

— А этот парень разве не говорит?

— Говорит. — Рон все сильней раздражался. — Без конца подходит, пристает ко мне с вопросами. Я за ним внимательно наблюдаю.

— Значит, поэтому ты тут в субботу с утра? Шпионишь? — Кенни уже приготовился сесть обратно в машину.

Усы Рона чуть не затрещали от злости.

— Присматриваю.

— Ну, желаю удачи. Поеду за старухами. Давай присматривай. Здорово у тебя вышла изгородь.

— Спасибо, — несколько смягчился Рон.

— Вон там не жидковато? — Кенни кивнул на сомнительный куст.

— Дай время, — ответил Рон и, еще не договорив, понял, что времени нет ни у тисовой изгороди, ни у него самого.

Минут через десять такси покатило обратно с Дамарис и Флоренс на заднем сиденье. Дамарис в плоской фетровой шляпе, явно с благотворительной распродажи, с большой корзинкой на коленях. Флоренс в вязаной шапке с длинными ушами, завязанными под подбородком, надвинутой на лоб, как средневековый плат или бедуинская головная повязка. Рон помахал им, когда проезжали мимо, и они в ответ приветствовали его по-королевски единственным взмахом руки и изящным кивком.

Он немного поработал секатором, но лезвия шли туго и нуждались в смазке. Рон направился к давно заброшенным конюшням, тянувшимся сбоку от дома и скрытым из вида деревьями. Там в седельной хранятся его инструменты и прочее. Проходя мимо дома в тенистых зарослях, он заметил, как что-то мелькнуло в окне. Сразу остановился, отступил на несколько шагов, подобрался к окну, заглянул.

Узнал комнату, которую сестры Оукли называют кабинетом. Она заставлена массивной мебелью, кожаными креслами, мягкими диванами с подлокотниками. Книжные полки стонут под тяжестью пыльных томов, в которые давно никто не заглядывал. За пыльными стеклами видна фигура Яна. Он склонился над викторианским секретером с откидной полукруглой крышкой и, по мнению Рона, возился с замком. Потом неожиданно выпрямился и поднял крышку, судя по всему довольный собой.

— Вскрыл замок, могу поклясться, — пробормотал Рон, притаившись за окном. Известно, что ключ у мисс Оукли в связке.

Внутренние ящички открытого секретера набиты всевозможными бумагами. Ян оглянулся, Рон пригнулся, боясь попасться на глаза. Когда осмелился вновь заглянуть, Ян сидел в кресле, придвинув его к секретеру, и внимательно перебирал документы, письма и счета.

Рон отполз от окна. Мрачно постоял с секатором в руках. Что делать? Стукнуть в окно, испугать парня до смерти? Обождать возвращения леди Оукли и нашептать им на ухо? Смотреть, что будет дальше? А потом, накопив доказательства, представить их леди Оукли?

Он вернулся к окну. Кажется, Ян нашел, что искал. Он вдохновенно читал большой негнущийся лист, держа в другой руке такой же. На глазах у Рона кивнул, сложил оба листа, вложил в конверт, сунул обратно в ящичек, опустил крышку секретера, с удовлетворением слыша щелчок замка. И вышел из кабинета.

Рон вспомнил, что шел на конюшни в седельную, и продолжил путь, глубоко погруженный в сердитые мысли.

Седельную он давно чисто вымел и переоборудовал, хоть оставшиеся приметы ее изначального назначения живо напоминают о славных былых временах. В стенах торчат деревянные колышки, где прежде висела упряжь и сбруя. Даже сейчас слышен слабый запах седел, табака, мази для копыт, едкий запах лошадей. Рон сел на скамью и занялся секатором, ничем не отличаясь от конюхов, которые когда-то сидели здесь, смазывая седла и начищая сбрую.

Он работал автоматически, думая о другом. Несомненно, гость сует нос не в свои дела. Пожалуй, надо было стукнуть в окошко, дать понять, что он его засек. С другой стороны, Ян сказал бы, что кузины ему разрешили. Можно рассказать мисс Оукли, когда вернется, но надо ли? Ян будет отрицать, если спросят. Поднимется нехороший семейный скандал. И в конце концов, это чужая семья. Надо хорошенько поразмыслить. Дело так оставлять нельзя. Необходимо разобраться с Яном, прекратить безобразие, доставив при этом леди минимальные неприятности. Рон принялся обдумывать проблему.