– В том же, – отвечаю я.

Он выдавливает тонкую струйку воды из носика бутылки, силясь сохранять невозмутимость. Однако я чувствую, что он разочарован. Видимо, надеялся, что я поддержу разговор.

Мне вдруг становится ясно, что в нем подкупает: его окутывает незримая оболочка обособленности, которую различаю только я, потому что мне это знакомо. Он из тех, у кого, как и у меня, нет друзей. Приятно знать, что у меня есть сверхъестественная способность выявлять некоммуникабельных людей.

Я иду на контакт:

– Как тебе собрание? Пустая трата времени, да?

– Пустая?..

– Одно сообщение по электронке, и вся школа на ушах стоит. Наверняка кто-то просто прикололся.

– Если тебе нравится так думать… – говорит Валентин с видом превосходства, которое я ощущаю почти физически. Он наконец-то умолкает, продолжая мыть очередную мензурку.

– А я – Кэт Скотт, – представляюсь я. – Так за что Норман подрядил тебя мыть посуду?

– Он не подряжал. Я сам вызвался.

– Лучшие друзья, что ли?

– Вместе обедали сегодня. Такое объяснение устраивает?

Я внимательно смотрю на него:

– Ну-ну.

– По-твоему, это странно?

– Скажем так, возражать тебе я не стану.

– Понятно, – пожимает плечами Валентин. – Дождь шел, поэтому во дворе обедать было не очень приятно.

– А поесть в столовой ты не мог, потому что…

Он морщит нос:

– Не особо жалую компании своих сверстников.

– …конечно. Звучит очень даже естественно.

– Сказал как есть. Я не обедаю в столовой. Последний раз ел вместе с ребятами моего возраста четыреста десять дней тому назад.

– М-м. – Я смерила его взглядом. Казалось, он даже не отдает отчета в том, насколько чудна́ его фраза. – Почему ты запомнил?

– Не знаю. Я люблю вести подсчеты, и… – он хмурится, – как-то так.

Мать честная, ему можно только посочувствовать. Целую минуту я искала подходящий ответ, но, так ничего и не придумав, вернулась к мензуркам. Доктор Норман – высокомерный придурок, и чтобы обедать вместе с ним… Трудно представить более мучительную пытку. Лучше уж жариться на медленном огне каждый день.

Однако давно я сама ела в компании? Тоже, наверно, сотни дней назад, хоть я совсем не фанат подсчетов. Мое прибежище в обеденное время – уголок двора, а в те дни, когда очень холодно, я нахожу пустой класс или забиваюсь в самую глубь библиотеки. Другие люди мне не нужны.

И еще: уже не помню, когда я последний раз ужинала с отцом и Оливией. Мне кажется, что Валентин, обедающий в одиночестве, – жалкое зрелище. Неужели я и сама так выгляжу со стороны? Неприкасаемая пария, обреченная сидеть, как прокаженная, в изоляции от всего света? Надеюсь, народ понимает, что это мой собственный выбор.

Валентин первым справляется со своим ведром. Но он не уходит и не ищет причины отойти от меня. Напротив, стоит рядом – само воплощение неловкости.

Я убираю последнюю мензурку в шкафчик над головой, закрываю дверцу и смотрю на часы:

– Прекрасно.

Четыре пятнадцать. Автобус давно ушел, а на улице дождь. Надеюсь, если я подхвачу воспаление легких и умру из-за того, что пришлось возвращаться домой пешком, Оливия обвинит в моей смерти доктора Нормана и подаст на него в суд.

Валентин относит пустые ведра к двери кабинета, а я подхожу к окну и смотрю на стоянку. Приятный сюрприз: автомобиль Джунипер все еще возле школы. Я быстро набираю сообщение сестре: Привет. Опоздала на автобус. Подождите меня, ладно? Я скоро буду.

Валентин, останавливаясь у окна, надевает свой рюкзак. Потом дышит на стекло и на запотевшем пятачке рисует безучастную рожицу.

– Что-то интересное увидела?

– Сестру. Она еще здесь. Значит, меня подвезут. – Я показываю на серебристый «мерседес» в пелене измороси. – Вон она.

Палец Валентина замирает над запотевшим пятном на окне.

– О, – произносит он.

Никогда не думала, что можно вложить в один звук какой-то столь необъятный смысл.

– О? – повторяю я.

– Да так. Просто «о». – Его немигающий взгляд теперь прикован к машине Джунипер. – Блондинка, полагаю?

– Нет, моя сестра – брюнетка. Блондинка – Джунипер Киплинг. Подруга. А что?

– Ничего. Просто спросил, – слишком быстро отвечает он.

Я прислоняюсь к стене:

– Что, влюблен в одну из них?

– Это не мое.

– Что «не твое»? Любовь?

– Да, – подтверждает он. – Я не влюбляюсь.

– То есть ты из тех, кто рассматривает любовь как социальный конструкт?

– Ничего не слышал об этом. Я просто не влюбляюсь. – Валентин снова пронзает меня лазерным лучом своего взгляда. – А что, по-твоему, есть такой конструкт?

– Ой, да ладно тебе, – отмахиваюсь я, – не уходи от вопроса. Что у тебя за дела с Джуни и моей сестрой?

Он сжимает губы в тонкую линию, затем отвечает:

– Нет у меня с ними никаких дел. – Валентин сует руки в карман пиджака и поворачивается. – Мне пора. Пока.

Пригнув голову, демонстративно глядя в пол, он быстро выходит из класса.

Когда дверь за ним закрывается, изнуренная общением, я присаживаюсь на парту. Жаль, что я не какой-нибудь андроид из компьютерных игр, а то бы подсоединилась к источнику питания и подзарядилась.

Я плетусь из класса, настраиваясь на тяжелую поездку домой.

В тот вечер, когда я вижу Оливию у плиты, у меня внутри все сжимается. Обычно я убегаю в свою комнату в ту же секунду, как только она появляется на кухне. Однако сегодня что-то удерживает меня за столом, где я сижу, играя в «Масс-эффект». Время от времени я отрываю глаза от экрана и смотрю на сестру. Стянутые в хвост волосы небрежно падают ей на спину. Она стоит, выставив бедро, и напевает какую-то мелодию, которая мне знакома, но названия ее я не помню.

В начале восьмого домой возвращается папа. Очки на нем забрызганы водой. Едва заметная щетина, обыкновенно появляющаяся у него к пяти часам вечера, загустела, уже превращаясь в черную с проседью бороду, отчего впалости и выпуклости на его худом лице выделяются сильнее, чем обычно. Папа на вид – кожа да кости, почти двухметровый скелет с добрыми глазами.

– Привет, – здоровается он, закрывая за собой дверь.

Сбрасывает с себя плащ. На его сорочке, застегнутой снизу доверху, пластиковый бейджик с фамилией и логотипом в виде двух золотых арок.

Я вскидываю руку, а Оливия спрашивает:

– Привет. Как дела на работе?