тропой – кстати, далеко не легкой, – ты выбрала другой путь. Только твой труд и мастерство привели тебя ко мне, а талант привлек внимание месье Диора. У него полно манекенщиц, чтобы клюнуть на твою красоту, так что это просто вишенка на торте.

С того момента, впервые после того, как я уехала из Санкт-Галлена, я перестала страдать и тосковать каждую свободную минуту. Вместо этого мы с мадам Фурнель работали дома, изучая ткани, фасоны, стежки.

Как бы я ни была занята, как бы ни устала или волновалась, каждый вечер, ложась в постель и накрываясь одеялами, я доставала бумагу и ручку и писала очередное письмо фрау Шуртер и любимому Лорину. На себя я тратила немного, а переехав к Мадлен Фурнель, сэкономила еще и с каждым письмом могла посылать больше денег.

Каждую неделю я подумывала о том, чтобы написать им обратный адрес, но боязнь, что меня найдут прежде, чем я буду к этому готова, превосходила желание услышать новости. А может, я просто боялась, что буду делать, если осознаю, чего лишилась.

Однажды ярким солнечным утром, как только мы сняли летние пальто, швейцар дома тридцать на авеню Монтень сообщил, что мэтр ожидает мадам Фурнель и мадемуазель Розу у себя в кабинете.

Мадам Фурнель расплылась в довольной улыбке. Она схватила меня за руку и прошептала, что наконец время пришло. Мы поднялись по лестнице на его этаж и дошли до больших открытых двустворчатых дверей в самом сердце нашего мирка.

Диор сидел за письменным столом с газетой в руках. С того памятного зимнего вечера я его почти не видела. Он вскользь приветствовал меня, проходя по коридору, но никогда не останавливался поговорить или спросить, как идут дела. Я знала, что он очень занят.

– Ага, мадам Фурнель и ее протеже, – сказал он, и на лице его появилась широкая усмешка.

Как и в тот вечер, я не уловила его тон, но подозревала тонкую насмешку.

– Здравствуйте, Роза. Пойдемте со мной.

Он поднялся и вышел через дверь, что вела в соседнюю комнату, его студию. Остановившись перед манекеном, он с серьезным видом повернулся ко мне.

– Роза, – окинул он меня пристальным взглядом. – Вы готовы?

– Да, – мрачно кивнула я, потом непроизвольно добавила: – Правда, пока не знаю к чему.

На какую-то долю секунды мне показалось, что он обиделся, но потом поморщился и захохотал. Он указал на манекен.

– Что-то не клеится у меня с этим платьем, – признался он, водя рукой по белой тонкой ткани.

Юбка была широкой, но не такой объемной, как плиссированные юбки его первых костюмов Bar, корсаж прилегающий и с таким же аккуратным воротничком, как и жакет.

– Она будет из черного шелка, но мне не нравится, как ниспадает ткань.

Он был раздражен и разочарован.

– У вас есть чутье к Скиапарелли и Баленсиаге. Что скажете?

Я взглянула ему в лицо. Диор со мной советовался, спрашивал меня, что я думаю. Я оторопела. Я повернулась к мадам Фурнель, которая улыбалась, словно поощряя: «Давай».

– Ну что? – спросил Диор.

Я глотнула воздуха и начала ходить вокруг платья, дергая ткань, рассматривая складки и вытачки, изучая его с разных сторон. Это был экзамен, к которому меня готовила мадам Фурнель. Чем пристальнее я смотрела, тем увереннее понимала его задумку, что нужно сделать с платьем. Я отступила на шаг и взглянула на мадам Фурнель, которая снова ободряюще улыбнулась. Это был мой звездный час, и я понимала, что должна показать все, на что способна, и не отступать.

– Этот покрой, мэтр, слишком резкий.

У меня громко стучало сердце, и я понимала, что говорю слишком быстро. Я сделала паузу, чтобы успокоиться. Диор слушал внимательно и не выказывал недовольства критикой.

– В прошлом году вы подарили миру женственность, мягкость, округлости. Этот воротник и узкие рукава больше подходят для работниц, а эти женщины не носят ваших платьев. Взгляните, пусть рукава ниспадают складками. И вырез, сделайте его свободнее, плавнее, пусть шелк ляжет сам. Не превращайте его в смирительную рубашку.

– Ага. Вы имеете в виду что-то в этом роде.

Он переворошил бумаги на столе, выискивая что-то особенное.

– Voilà![20]

На листе было два эскиза. Первый длинного средневекового платья с длинными, ниспадающими свободными складками рукавами и низким вырезом, который был перенесен на соседний эскиз его силуэта «Бар».

Я их рассмотрела.

– Да, – согласилась я, обдумывая. – Вот только вырезы оба не подходят.

– Кристиан? – перебила нас мадам Фурнель.

– Да, – нетерпеливо отозвался Диор.

– Я могу вернуться к работе?

– Да, Мадлен, – ответил он и лучезарно улыбнулся. – Благодарю вас.

Вот так все и было. То платье, над которым мы вместе работали, теперь в Мет[21]. Оно было не готово вплоть до нового зимнего сезона.

Однако взаимопонимание между нами установилось сразу, нами руководил один стимул, одно и то же стремление добиться идеала. С того самого дня я стала его помощницей, а также одной из манекенщиц. В тот вечер придя домой, я, к своему удивлению, обнаружила, что мой новый гардероб привезли из ателье и развесили в золоченом шкафу, унаследованном от борделя. Диор так и не придумал для меня официальной должности – я стала его музой и помощницей. Мы смеялись и спорили, соглашались и ссорились, но я подталкивала его все к новым и новым высотам.

Диор за один вечер стал знаменитостью, его забрасывали приглашениями на обеды и вечеринки, в оперу и драму, и он брал меня с собой.

После нескольких званых вечеров он добавил в мое расписание уроки английского, чтобы я могла вести светские беседы с богатыми американцами.

Мадлен (мы с мадам Фурнель перешли на «ты») ждала меня и помогала раздеться и повесить платья и юбки. Пока мы сидели на кухне, попивая горячее сладкое какао, она жадно забрасывала меня вопросами о том, с кем я встречалась: политиках и финансистах, дипломатах и толстосумах, аристократах, американских эмигрантах.

В конце августа Диор вернулся с летнего отдыха на Нормандском побережье около Гранвиля, из мест, где он вырос. Он выглядел посвежевшим и отдохнувшим, готовым работать и был в игривом настроении.

– Роза, сегодня вы идете со мной на торжественный обед. Там будут эти несносные промышленники и ученые, будете следить, чтобы я не свихнулся.

Я вздохнула. Эти обеды были по-настоящему скучными, но я понимала, зачем он меня берет с собой: продемонстрировать свои шедевры.

– По какому случаю обед?

– Восстановление экономики. Кажется, я и в этом большой специалист. А всего-то знаю, как превратить женщин в цветы!

Он вдруг сморщил нос.