Как к своему избавителю, бросился к нему Станислав, взволнованный, со слезами на глазах, с прерывистым дыханием, в состоянии, трудном для описания и так похожим на болезнь, что сначала доктор принял это за какую-то слабость, и схватился за пульс.

– Что с тобой? Болен?

– Нет, но несчастен! – отвечал Станислав. – О! Очень несчастен!

– Говори, говори, может, на что пригожусь тебе… Что это за шум? Что значит этот еврей, который отсюда выбежал? Это распятие?

Но Станислав, видя заглядывающих через дверь Горилку, Херша и слуг, не мог ничего отчётливо отвечать.

– Какое-то нападение, для меня непонятное, – сказал он, давая знак доктору – Поедем вместе, я должен пожаловаться, должен предотвратить.

Доктор, совсем этого не понимая, пожал плечами и сел, а Шарский, живо одевшись и положив под плащ шкатулочку Сары, дал ему знать, что могут ехать.

– Куда едем? – спросил доктор.

– Куда хочешь! Только теперь всё сердце моё тебе могу открыть, – сказал Шарский, смотря на улицы. – Слушай и сжалься надомной.

И начал ему рассказывать свою историю, ничего из неё не опуская, аж до последней неожиданной развязки. Брант молчал, брал понюшки табаку, пожимал плечами, невозможно было заметить, что чувствовал и думал. Наконец рассказ окончился и, хватая руку доктора, Шарский воскликнул:

– Спаси меня и её! Возьми под свою опеку… вот её всё минует… Я не поддался преследователям. Еврей пригрозил мне судом, Сибирью. Я не боялся бы этого, если бы только обо мне была речь, но, когда я погибну, и она останется без поддержки, без предводителя… Доктор, в тебе одном надежда!

– Ха! Ха! – проговорил медленно доктор. – Задача до чёрта трудная… но не отвёз ли ты до этих пор ту несчастную с Бакшты? А что думаете дальше? Чтобы смочь её вырвать из их рук, нужно, пожалуй, уговорить её сменить веру… А если она не имеет Христа в сердце… годится ли это? Думай и говори!

– Наиболее срочно, – сказал живо Станислав, – чтобы её евреи не схватили, потому что запрут её так, что следа не останется.

– Значит, я еду в Бакшту, потом в ведомство, чтобы опередить жалобу… А ты?

– Я за тобой пешим поспешу… помни, что за нами следят, что каждую минуту и дом на Бакште открыть могут… ради Бога, спаси её, спаси!

– Ты вмешал меня в милую кашу, нечего сказать, – проговорил Брант, пожимая плечами, – но что с тобой делать, я должен слушать, хотя бы рад умыть руки…

– Умыть руки! Доктор, разве годилось бы?

– А разве годится спокойного доктора упаковывать в такую интригу… к себе, если бы хотел, взять её не могу… но есть рядом со мной свободное жильё, закажу для неё. Буду следить… в ведомство поеду… сделаю что только хочешь! Двигай на Бакшту!

– За мной следят, пока не вернёшься, невозможно, забирай шкатулку, делай, что тебе продиктует сердце, спаси! Спаси!

Говоря это, Станислав выскочил из экипажа и побежал по улице, а достойный доктор, поразмыслив, поспешил прямо на Бакшту.

Несколько часов провёл Шарский в раздражении и самых странных мыслях, кружа без цели по городу, оглядываясь, не следит ли кто за ним, пока к полудню, рассчитав, что Брант уже выполнил всё, что ему было поверено, вернулся в дом.

Его сердце билось, когда он входил на лестницу; но успокоился, видя безоблачное лицо доктора, выступающему ему навстречу.

– Сара уже здесь, – сказал он ему потихоньку, указывая на противоположную дверь. – Мы имеем надзор и опекунов, я сумел выпросить помощь у власти; но я должен был отделаться её желанием креститься, потому что иначе ничем оправдать побег не могла. Евреи уже отнесли жалобы, но можешь быть спокоен… иди к ней, я видел её, нуждается в утешении, расскажи ей всё, потому что сегодня ещё придёт за показаниями урядник.

Станислав едва имел время взглядом поблагодарить достойного старца и, не задерживаясь, побежал к Саре.

Он застал её сидящей в кресле, заплаканную, упавшую духом, дрожащую так, что, когда дверь отворилась, она закачалась и крикнула. Хотела побежать ему навстречу, но ей не хватило сил и она только вытянула похудевшую руку. Станислав взглянул на неё; только теперь, днём, он лучше мог распознать, как ужасно изменили её испытанные мучения. Похудевшая, бледная, она была тенью той нежной и свежей девушки, чёрные глаза которой таинственным блеском осветили его душу; этот огненный ещё взгляд был почти безумным, одичалым и рассеянным. Но ещё из этих остатков красоты и обаяния, художник и любовник мог отстроить восхитительный идеал, так как из руин смотрела душа…

– А! Мой спаситель! – произнесла Сара, притягивая его к себе. – Скажи мне! Скажи, что я в безопасности, что меня никто не отдаст снова в неволю, сброшенные кандалы которой ещё отягчают руки, ум, сердце. А! Ты ничего не знаешь, пане! Беда тем, что из своего круга умом вышли дальше! Как я мучилась, что вытерпела со своими! Это язык не произнесёт, этого плачь не передаст! Хотели меня похоронить в своей жизни… я убежала от неё, стремясь к лучшему свету. Отобрали у меня моих поэтов, мои книжки, пищу души, запрещали язык, который стал переводчиком мысли, а самым худшим тираном был тот, которого звала своим мужем… тот человек не имел жалости… хотел меня победить и не мог… и мучил. Я не могла выдержать, потому что все были с ним вместе против меня, а никто за несчастную не заступился… Остальное ты знаешь, мой избавитель… я увидела тебя и убежала.

– Сара, – сказал Станислав, – я тебя не спасу, если ты не спасёшь себя сама. Ты порвала с семьёй, нужно приобщить себя новой присягой к другой большой семье: ты должна принять нашу веру…

Израильтянка задрожала, затряслась, но смолчала.

– Это необходимо? – спросила она через мгновение. – Я никогда ещё не помышляла об этом, потому что мне казалось, что Бог один для всех, потому что боялась того проклятия, которое тяготеет над новыми христианами. Они ни к одной, ни к другой семье не принадлежат, обе их отпихивают как предателей. Могу ли я совершить это без приготовления, без запала, без желания, холодно?

– Нет, – сказал Станислав, – я не смел бы тебя уговорить на святотатство; но иначе свободной быть не сможешь, пока этого не объявишь. А я так уверен, что луч света должен тебе открыть глаза, что поручился бы за тебя, сегодня ещё…

– Ты бы поручился? – спросила она с грустной улыбкой. – А знаешь ты женщину, за которую хочешь поручиться? Я так желала света, жизни, мысли духа… что то, что только попадало в мои руки, пожирала, читала всё, мечтала обо всём… испортилась вконец… Избавитель мой… у меня есть желание… не хватает веры; я желаю, но душа ещё источник найти не может.

– Потому что его не искала, – сказал Станислав.

– Ошибаешься, ещё ошибаешься! Потому что