– Держи лопату. Мы копаем, они собирают.

– Вы здесь раньше жили? – Я смотрела на обитый вагонкой зеленый дом, построенный, наверное, с полвека назад. Не дачный, а обычный городской частный дом середины прошлого века.

– Нет, эти участки люди по дешевке продавали, когда паника началась, в первые годы нападений. Тогда многие в многоэтажки или в небольшие городки переехали, даже в деревнях скупили все, что только можно, а эти усадебки иногда просто бросали. Умные люди и подсуетились. Наша контора, еще когда филиал здесь планировали организовать, приобрела участков пятьдесят, потом еще докупала. Пригодилось. Хватит болтать, пошли работать!

Копка картошки заняла весь день, благо был он пасмурным и нежарким. Да и урожай радовал – сам-восемь, по словам родителей Фо, вышло. А вечером мы сидели посреди убранного огорода, пекли клубни в костре из картофельных бодыльев и ели жирную вкуснющую скумбрию, порезанные тушки которой, по традиции, выложили на старую промасленную газетку. Мать Светы, Антонина Петровна, старалась получше накормить меня:

– Ешьте, Ната, ешьте. Теперь это и ваш участок, ваш дом. Надо будет вам ключи сделать, на всякий случай.

Я разламывала крахмальные клубни, черные и страшные снаружи и бело-рассыпчатые внутри, брала с газетного листа рыбу и уже не спорила.

Спор был еще в июне, когда Фо огорошила новостью о том, что внесла меня в список арендаторов дачного участка, и теперь я буду в случае блокады получать дополнительный паек. Я попыталась отговориться:

– Я же не член семьи…

– Не выдумывай! Пока живешь у меня – как раз входишь в семью, да и потом, надеюсь, тоже – Света ловко разделывала селедку, я старалась на это не смотреть.

– Но участок на троих…

– На четверых. – Она шлепнула на черный хлеб селедочную икру, притрусила нашинкованным луком и протянула мне. – Ешь, любишь ведь. Участок выдали на четверых, но муж при разводе оставил долю мне.

– Муж? – Хорошо, я не успела откусить бутерброд, иначе поперхнулась бы. – Ты замужем?

– Я же нормальный человек и замужем была. – Она рассмеялась. – Не ожидала? Не бойся, драм не было. Он у нас аналитиком работал, по распределению, потом получил вызов из Москвы, ну и уехал.

– Без тебя? – Я спросила осторожно, потому что ситуации бывают разные.

– А что я в той Москве забыла? Мне ее и во время учебы во как хватило! – Фо резко провела ладонью над головой, на нос ей упала капля селедочного сока, и она брезгливо поморщилась. – Он уехал, а я к ребятам в команду перешла, мне же лучше. Подай уксус, пожалуйста.

– Я сама заправку сделаю. – Я полезла в шкафчик за маслом и горчицей. – Тут уксуса много нельзя.

– Делай. Ну уехал и уехал, а земля нам отошла. Нам троим ее много, обрабатывать тяжело, а тебе в любом случае от конторы выделили бы латку, так что все отлично. И не спорь!

Спорить я тогда перестала, хотя чувство вины все же немного портило мне настроение, потому что все лето я бегала то на медицинские курсы, то в тир, то задерживалась на работе, поэтому с огородом помочь не могла. Теперь же старалась реабилитироваться ударной копкой и за день перелопатила получастка, из-за чего руки болели, как и натруженная ступня: подошва полукед оказалась слишком мягкой, и я набила ногу о лопату.

– Ешьте, Ната, ешьте. – Антонина Петровна понимающе улыбнулась, придвигая ко мне газету с рыбой. – Сейчас муж машину подшаманит, и поедем домой.

Отец Светы в это время возился со старой машиной, которая вроде и не ломалась, и в то же время как-то странно себя вела. Антонина Петровна еще раз проследила, как я беру рыбу – осторожно, потому что плечи ныли, и даже такое простое движение становилось неприятным, – и обернулась к дочери:

– Фо, ты же врач, у тебя наверняка есть мази для мышц.

– Дома. – Света вгрызлась в помидор. – Разотру, как вернемся, их лучше после душа втирать. Завтра у нас конторское поле по плану, хорошо, плугом пройдут, нам только собирать. Па, ты скоро эту таратайку заведешь?

– Поешьте, и поедем, все готово, – подошел отец Фо, уже успевший вымыть от смазки руки.

– Идите мыться, а я тут все приберу, – улыбнулась нам с Фо Антонина Петровна.

* * *

На следующее утро почти все сотрудники конторы, кроме дежурных из отдела быстрого реагирования, Павла Ивановича и двух уборщиц, со смехом загрузились в два автобуса навроде привычных для меня «пазиков», и мы поехали на уборку картофельного поля, за которым по лету смотрели в основном люди из отдела обслуживания.

В первое время, когда я узнала об этой стороне местной жизни, думала, что здесь «законсервировалась» советская традиция, но все оказалось иначе. Объяснил мне тогда Поп, очень любивший такие выезды и регулярно напрашивавшийся на прополку и окучивание картошки.

– Лаки ведь рассказывал о блокаде?

– Да. – Я как раз жарила на кухне картошку, он резал салат, ожидая Хаука и Лаки – парни договорились встретиться у Светки.

– Ну вот, значит, знаешь, что живые организмы через блокаду не проходят, и многие продукты, соответственно, тоже. Поэтому каждый город должен иметь запас овощей, чтобы меньше зависеть от поставок.

– Погоди, значит… – Я начала соображать. – Значит, наша контора делает такой запас?..

– Не только наша, а любая крупная организация теперь имеет свою делянку, на которой обычно садят картошку и капусту – с ними не так много возни, как с помидорами, к примеру. И овощехранилища у нас в каждом квартале есть.

Позже я узнала и другие подробности. Когда началась паника с распродажей частных домов в городах, руководство страны обеспокоилось возникновением заброшенных районов, ставших прибежищем мелкой шушеры, а то и крупных банд, да и уменьшением поставок продовольствия – люди-то с огородов всегда кормились. И нашло выход, скупив земли и передав их в пользование всем желающим: каждый арендатор обязывался отдавать государству двадцать процентов урожая основного вида выращиваемых на участке продуктов – овощей или фруктов, – остальное не облагалось никакими налогами и могло, при желании, продаваться на рынках сельхозпродукции, но не частным скупщикам. Только гораздо выгоднее было сдавать урожай в лицензированные пункты приема, получая на руки именные документы о том, что в случае блокады сдавший урожай человек и вписанные в свидетельство члены его семьи имеют право на ежемесячное дополнение к пайку в размере одной двенадцатой от сданного урожая, выбирая – теми же продуктами, какие сдали, или иными, по установленным нормам. А через год, к новому урожаю, документы на сданные овощи-фрукты обменивались на деньги по ценам урожая прошлого года. Такая система, конечно, не предотвращала всякие махинации – они есть в любом государстве, – но гарантировала, что человек в любом случае получит пусть небольшой, но все же доход. Люди стали возвращаться в заброшенные было районы, хотя и не для постоянной жизни – это все же было опасно, – а как на дачи. Кто-то восстанавливал собственное хозяйство, в будние дни живя в новых квартирах многоэтажек, кто-то брал участки от своих организаций или государства. Заброшенные районы, конечно, не совсем исчезли, но «белых пятен» в городах стало намного меньше; люди знали, что их не лишат урожая мародеры, начавшие одно время промышлять на дачах; к тому же, как грибы после дождя, выросли мелкие перерабатывающие заводики, продукция которых расходилась в ближайших кварталах. Именно поэтому в магазинах продавали так много овощных заморозок отличного качества – все они делались прямо в городе. Узнав об этом и о том, что значительная часть горожан переехала в небольшие городки и деревни, я подумала, что удары исконников все же отчасти приводили к желаемому результату: люди уезжали из перенаселенных городов, в некотором смысле возвращаясь к «натуральному» хозяйству. Но это было только в больших странах, потому что в какой-нибудь Голландии все и так друг у друга на головах живут. Ну а в странах бывшего СССР организации каждую осень отправляли «отряды сборщиков урожая» на свои или колхозные поля. Мы, к слову, сотрудничали с колхозом, трактористы которого пахали наше поле, а мы помогали им собирать урожай сахарной свеклы. Но до этого момента было еще далеко – ее убирают намного позже.