Когда Сергей вернулся в комнату, где актер продолжал свой «прогон», Виссарион оживленно заговорил об авторских ремарках и о том, нужно ли строго их соблюдать или можно позволять себе некоторые вольности. Сергей, все еще погруженный в отголоски разговора с бабушкой, сперва даже ничего не понял.

– Вот тебе пример. – Гримо раскрыл заложенную пальцем книгу. – Разговаривают муж и жена. Муж спрашивает: «Послушай, Соня, разве я злой человек?» Жена отвечает: «Не знаю…» Муж: «Прожив со мною двадцать семь лет?» А перед этими словами стоит ремарка «усмехаясь».

Надо же! Он-то, Сергей, полагал, что его ситуация уникальна и только он один на всем белом свете такой лопух, что не сумел за двадцать пять лет разглядеть собственную мать, а оказывается, об этом даже книги писали.

– И что? – осторожно спросил он.

– А то, что ему, мужу этому, кажется смешным и нелепым, что можно прожить с человеком двадцать семь лет и не понять, злой он или нет. Из этого следует вывод – какой?

– И какой же?

– Он считает свою жену глупой. Так оно и есть, конечно, исходя из всего текста пьесы. Он постоянно шпыняет жену, упрекает в том, что она плохо воспитала детей, не обращает внимания на ее жалобы, одним словом, всячески дает ей понять, что она ничтожество и полная дура и ни на что не годится. А вот если не обращать внимания на ремарку «усмехаясь», то эти слова можно произнести, скажем, с горечью, и тогда в образе мужа добавятся новые краски. Ну как же так, жена прожила со мной под одной крышей целых двадцать семь лет, мы вместе вырастили пятерых детей, а она до такой степени не обращала на меня внимания, до такой степени безразлична ко мне, что даже не потрудилась за четверть века составить хотя бы минимальное представление обо мне и моем характере. Понимаешь разницу?

Сергею стало интересно. А в самом деле, он ведь никогда не обращал внимания на эти ремарки, написанные курсивом и в скобках. Неужели всего одно короткое слово может повлечь за собой столько смыслов?

– А как еще можно сказать?

– Да как угодно! Можно – весело, и тогда получится, что муж вообще не придает большого значения ни своему вопросу, ни ответу жены, воспринимает все как шутку, легкую болтовню. Можно сказать с выраженной злостью, и у нас будет муж, который бесится от того, что утрачивает контроль над близкими и над всей жизнью семьи. Он-то думал, что он тут царь и бог и все ему в рот смотрят и в попу дуют, а его, оказывается, и не замечают, и даже не пытаются понять, какой он человек. Да масса вариантов!

– А как вы будете сегодня читать? Вы уже решили?

– Ну и вопросы у тебя, внучок, – рассмеялся Гримо. – Наша задача – донести до вас текст Горького, как он написан, поэтому читать мы с Ирочкой будем строго по авторским ремаркам. Хотя была бы моя воля да времени чуток побольше, мы бы вам такой спектакль забабахали! Горький собственную пьесу не узнал бы, наверное. Ты с бабушкой-то поговорил? Дома все в порядке?

– Да, – рассеянно ответил Сергей, – все нормально. Прикиньте, моя бабушка, оказывается, знакома с Ричардом. И мой покойный дед его знал.

– Ого! – воскликнул Гримо, почему-то обрадовавшись. – Так ты у нас теперь блатной, получается? Будешь пользоваться знакомством?

– Да ну вас, скажете тоже… Бабушка уверена, что Ричард ее даже и не помнит.

– А кто у нас бабушка? – живо поинтересовался Гримо.

– Физик-ядерщик. Ричард несколько лет назад переводил ее доклад на симпозиуме в Сингапуре.

– Предупреждать надо!

– О чем?

Гримо посмотрел на него не то осуждающе, не то с сожалением.

– Молодежь… Киноклассику надо знать! Охтиньки-мамоньки, и что из вас вырастет? Ну ладно, книг вы не читаете и про драматурга Евгения Шварца не слыхали, но хотя бы кино смотрите!

– Да какое кино-то? – раздраженно спросил Сергей.

Вот уже второй человек за последние полчаса с упреком и даже как будто насмешкой говорит о том, что он сам и его ровесники не читают книг. И чего эти старики так прицепились к книгам? Можно подумать, в них вся мудрость жизни. Все, что нужно, можно за три минуты выяснить при помощи интернета, а не тратить часы и целые дни на тупое чтение словесного поноса, вылавливая крупицы полезного знания.

– «Обыкновенное чудо», как раз в конце семидесятых сняли, так что диск у кого-нибудь наверняка есть, – пояснил Гримо. – Ладно, внучок, иди, не отвлекай дедушку, дедушке работать нужно.

Хлопнула дверь соседней квартиры, где обитали Артем и его куратор психолог Вилен. «Блин, мы же с Артемом после занятий всегда вместе идем на перекур, – с тревожной досадой подумал Сергей, – а сегодня я сорвался как угорелый, бросил его, даже не предупредил». Он выскочил на лестницу и на площадке между этажами увидел закуривающего Артема.

– Ты куда сбежал-то? – спросил тот. – Что-то случилось?

– Надо было срочно позвонить.

– А-а… А я сейчас к Галине на лекцию пойду.

Сергей спустился к нему, встал рядом, достал сигареты.

– Все говорят, что ты хорошо чувствуешь слово, – начал он нерешительно.

– Ну?

– «Чистенький и холодненький». Что в голову приходит?

– Лягушка, – мгновенно отреагировал Артем. – Она, как известно, холоднокровная, а поскольку много времени находится в воде, то стопудово чистая. Болото, конечно, это не речная проточная вода, но все равно грязь отмывается. А зачем тебе?

Сергей пожал плечами. Объяснять не хотелось.

– Да так, вспомнил из «Дачников»… Ты на чтение придешь сегодня после ужина? Там Гримо и Ира уже готовятся.

– Обязательно. Кстати, давай зайдем ко мне, стулья возьмем, а то не хватит.

– В прошлый раз хватило.

– Сегодня народу будет больше, Марина сказала, что придет, и вроде даже доктор наш заинтересовался, и Юра говорил, что хотел бы послушать. Так что три стула надо добавить на всякий случай.

– Ладно, не вопрос. Гримо порадуется, он любит публику.

Значит, лягушка… Малоприятно. Но это, увы, правда. Он, Сергей Гребенев, пытался жить лягушкой и не париться. Не получилось. Что ж, будем учиться жить иначе, как все. В грязи по колено.

* * *

В «Записках молодого учителя» по поводу пьесы «Последние» Владимир Лагутин высказался кратко и определенно: «прозорливые зарисовки сегодняшнего дня». Текст был длинным и довольно путаным, Володя перескакивал с одного на другое, то и дело возвращаясь к оборванным ранее мыслям. Больше всего его интересовали вопросы взяток, о которых в пьесе постоянно идет речь («без взяток не работает машина нашей жизни»), а также тематика освобождения от уголовной ответственности в связи с болезнью. Иван Коломийцев, глава семьи, негодует, что человека, осмелившегося стрелять в него, выпускают из тюрьмы, потому что он заболел нервным расстройством: «Убийцам – мирволят, потому что у них, видите ли, слабые нервы! И называют это – конституцией! Как жить, спрашиваю я вас, как жить?» И уже в следующем действии все тот же Иван Коломийцев в разговоре со своим зятем просит его оказать услугу одному знакомому купцу: «У него в тюрьме племянник, за какие-то брошюры, знакомства… Нужно дать этому племяннику свидетельство о болезни, чтобы его выпустили… Я его знаю, славный парень!» После чего следовали пространные рассуждения о двойных стандартах, существующих в советском обществе, и о лицемерной морали, которую проповедуют Лагутины-старшие и все их окружение. Особое внимание внутри этих рассуждений Владимир уделил реплике Якова, родного брата Ивана Коломийцева: «Всё против человека в нашем обществе, вот что я хотел сказать! Невозможно быть самим собой…»