Экспедиция была организована по заданию Австро-Венгерской дуалистической монархии. В первую же зиму баркентина “Адмирал Тегетгофф” угодила в ледовый плен. Там она потихоньку разваливалась, кусок за куском. Члены команды голодали, болели цингой, туберкулезом, сходили с ума, дрались, умирали. Пережив две зимовки, моряки потеряли надежду спасти корабль и, захватив с собой три шлюпки, отправились по льду искать открытую воду. В этот период даже у рассудительного Карлсена сдали нервы. Три месяца, переживая нечеловеческие испытания, они волочили шлюпки в сторону дрейфующих льдов, когда вдруг вышли на русских рыбаков, промышлявших лосося на шхуне близ Новой Земли. Те доставили вконец изможденных скитальцев на Вардё.

Подробности экспедиции изложены в историческом романе “Опасности льда и тьмы”. Автор использовал в качестве первоисточников дневники и мемуары австрийских участников экспедиции. Пока судно лежало затертое льдами, Юлиус фон Пайер с товарищами совершил несколько лыжных и санных вылазок на север. В одной из них он открыл Землю Франца Иосифа. Однако когда фон Пайер вернулся из экспедиции, ему не поверили. Он рисовал огромные картины с полярными пейзажами, которые видел во время экспедиции. Картины не пользовались спросом, и в 1915 году фон Пайер скончался в бедности и одиночестве.

Об Эллинге Карлсене сказано: “Старый морской волк, полжизни проведший в скитаниях по Ледовитому океану, он, буде зван на офицерский раут, неизменно надевает парик с буклями; а по большим церковным праздникам в честь великомучеников, коих почитает особенно истово, даже цепляет на шубу орден Олафа. (Но стоит небу заиграть первыми лучами и сполохами северного сияния, как Эллинг Карлсен скидывает с себя все металлические предметы, включая пряжку ремня, дабы не нарушить гармонию световых форм и линий и не навлечь на себя гнев северного сияния)”[45].

За свое доблестное участие в экспедиции Карлсен был отмечен и австро-венгерским орденом. В краткой биографии историк арктических экспедиций Гуннар Исаксен так описывает Карлсена: “Жизнь Карлсена не задалась; злой рок унес обоих его сыновей. Его товарищи по экспедициям отзываются о нем как об искусном мореходе и зверолове. В пьяном естестве его было не унять, в прочем же он был славный малый и, несмотря ни на что, характеризуется как добрейшей души человек”[46].

В 1879 году Карлсен был пожалован в смотрители старого Скровского маяка. Там он прослужил пятнадцать лет. По воспоминаниям, нрава был довольно буйного. Любил пустить пыль в глаза, но при этом был до крайности набожен, если не сказать – суеверен. Часто носил в ушах золотые кольца, надо думать за исключением тех дней, когда горело северное сияние.

Там на маяке, слушая вой штормов, вдыхая керосиновые пары и ежечасно созерцая вид на Скровскую бухту, Карлсен имел предостаточно времени, чтобы окинуть взором свое прошлое. Как много испытал он на своем веку, какие земли повидал, которых до него никто и не знал? Полярные льды и архипелаги у Северного полюса не были для него белым пятном, нет, – эти края для него искрились жизнью, с ее местным колоритом, и не было на свете человека, который знал бы их лучше него.

Но глаз, пристально следующий за нами с Хуго, принадлежит не старому маяку, на котором жил Карлсен. Это “новый” Скровский маяк, поставленный на Сальтверсхольмене в 1922 году. Сродни большей части маяков того же периода, Скровский маяк выкрашен в цвет темного кирпича с двумя белыми полосами. Как по мне, он похож на поджарого хмурого гражданина в полосатой фуфайке.

Новый маяк был спроектирован Карлом Виигом в 1920 году. Вииг был родом из Йесвера, что на острове Магерёй, на самом краю Финнмарка у побережья Северного Ледовитого океана. Всего в нескольких десятках километрах отсюда проходит маршрут, по которому птичьи караваны покидают Заполярье. Отец Виига был купцом в Лейрполлене в окрестностях Порсангерфьорда. Вииг начертил Скровский маяк всего двадцати пяти лет от роду, едва поступив в Маячную службу. Очевидно, ему помогали советами и наставлениями более опытные конструкторы и инженеры. А строить маяк снова подрядилась артель из Вольды. Старостой ее был Кристиан Э. Фолкестад[47]. Фолкестады из Фолкестада, что на другой стороне Далсфьорда, напоминают семейство Морков. Они тоже из поколения в поколение строили маяки у северных берегов Норвегии. С наступлением лета практически с каждого двора шли в артели из Далсфьорда на север местные мужики.

Судя по нотатам Тронхеймского инженерного училища, среди примерно полутора сотен выпускников 1910–1915 гг. было несколько двоечников. Вииг входит в число самых отпетых из них. Двоечник из финнмаркской глухомани, начертивший Скровский маяк[48]. Сам я родился там же в Финнмарке, в местечке Акколагньярга, что с саамского переводится как “Мыс полярной акулы”. Откуда пошло это название, не могут объяснить даже саамские знатоки. Саамские рыбаки, насколько известно мне, едва ли когда-либо специально шли на гренландца, и, в общем-то, не без причин. Живет акула на глубине в несколько сотен метров, попробуй-ка добудь ее оттуда с саамской лодчонки, мясо же несъедобно вовсе. Напрасный труд!

Глаз маяка неотступно следит за нами с Хуго, с верхотуры наблюдая, как мы дрейфуем со скоростью шесть узлов, – две микроскопические частицы в вихре космической круговерти. Каждый раз, едва буй скрывается из виду, Хуго заводит мотор и правит лодку обратно. В остальном же мы либо дремлем в лодке, либо по отдельности предаемся безмятежному течению дум и ассоциаций. Покуда ни один из нас не усомнился в осмысленности самовозложенной миссии. Отнюдь: мы знаем, что под нами ходит гренландская акула, и уверены, что непременно ее поймаем.

Тюлени и морские свиньи высовываются из воды. Может, уже узнают нас, может, интересуются, что мы тут забыли. Наш дом – там, на суше, их – здесь, на море. Попадая на мелководье или глядя на берег, они всякий раз замечают какую-нибудь опасность или непонятное явление.

Море в последние дни перед нами лежит сизое и на редкость безликое. Полинялое, безжизненное, обессилевшее. Чувствуется свежее, ядреное дыхание осени. По обе стороны Вест-фьорда на макушках самых высоких холмов уже виднеется снег. Контуры Лофотенской гряды точно вырезаны острым ножом, остальные же ее линии размыты – ни контрастов, ни теней. На юго-востоке сквозь четко очерченные слои облаков проступают тонкие пряди неба. “Нет ничего необъятнее моря, нет ничего терпеливей”[49].