– Ничто так не разогревает язык, как женский пот, а? – с усмешкой сказал он.

Зал взорвался хохотом. Кардиналы последовали его примеру и принялись засовывать куски мяса за корсажи ближайших соседок, женщины визжали и в шутку отмахивались от блудливых кардинальских рук.

Папочка откинулся на спинку кресла.

– Остальное – отдать черни, – приказал он Бурхарду.

Тот охнул, будто ему приказали отдать собственную ногу. Охранники отворили окна, впустив внутрь приятный вечерний ветерок. Гуляющие на пьяцце сбились в толпу, когда слуги принялись выворачивать из блюд на мостовую остатки десерта, сопровождаемые сахарным дождем.

Папочка поймал мой взгляд и подмигнул. Потом, прерывая актеров, громко крикнул:

– Музыка! Невесте пора танцевать! Кто здесь присоединится к моей Лукреции?

Актеры освободили пространство, оставив на полу принадлежности своего незаконченного представления: белую маску, куски потрепанных кружев, муляж позолоченного меча. Музыканты настроили инструменты. Наконец за разноголосицей струн я услышала испанскую мореску и с нетерпением повернулась к Джованни. Именно этого я и хотела – движения, чтобы разогнать застоявшийся воздух и разрушить оцепенение обжорства. Может быть, он во время танца шепнет мне какое-нибудь нежное словечко, смягчит мои дурные предчувствия.

Он отрицательно покачал головой:

– Не могу…

Залитая жиром салфетка по-прежнему свешивалась у него с воротника.

– Не умеете? – ошеломленно спросила я.

Благородные персоны даже самого низкого ранга умели танцевать. То была необходимая часть образования дворянина, не менее важная, чем верховая езда или фехтование.

– Нет, вообще-то, умею. Но эта одежда, – он обвел себя рукой, – воротник… Все слишком тяжелое. Не хочу выставлять себя идиотом.

Вот уже во второй раз он жалуется мне на свою одежду! Что его беспокоит на самом деле: тяжесть одеяний или опасение причинить им ущерб? Неужели ему придется после празднества все это вернуть?

И тут я услышала голос:

– Я приму на себя обязанности хозяина.

К моей радости, в зал вошел Чезаре. Держался он настолько раскованно, что все глаза устремились на него.

Проходя мимо брошенного реквизита, он нагнулся, подобрал полумаску и надел. Белая материя закрыла верхнюю часть лица, оставив на обозрение губы и подбородок. Кардинальскую мантию он сменил на рейтузы, обтягивающие бедра, хорошо подогнанный бархатный дублет подчеркивал стройную фигуру. Рубашка на нем имела такой темно-красный цвет, что казалась почти черной, широкие рукава украшала испанская вышивка. На груди висел крест, единственная драгоценность Чезаре. Золотая цепь, извиваясь, как хвост змеи, пропадала на спине за плечами.

Остановившись перед возвышением, на котором сидел отец, он поклонился.

Папочка уставился на него:

– Ваше высокопреосвященство отсутствовали на пире.

– Увы! Приношу извинения, ваше святейшество, но в последнюю минуту меня позвали исповедовать грешника.

Теперь я поняла, почему он надел маску. То была тонкая издевка: ни лицо его, ни голос не соответствовали роли священника, и под маской он скрывал свою истинную натуру.

– Довольно надуманное извинение. – Папочка помрачнел. – Тем не менее не считаю приличным, чтобы ты танцевал с…

– Пожалуйста, ваше святейшество! – Я вскочила на ноги. – Позвольте доставить вам удовольствие. Может быть, это моя последняя возможность потанцевать с братом.

– Да, – добавил Чезаре, – вероятно, последняя.

– Я так вовсе не считаю, – пробормотал папочка, но я уже спускалась со своего возвышения, не обращая внимания на приглушенный шумок в зале.

Взяв Чезаре за руку, я позволила ему отвести меня в центр, к тому месту, где лежал брошенный меч и смятые ленты.

Мы встали с ним лицом к лицу, соединили ладони. Так близко, что я ощущала жар его тела.

– Я думала, ты бросил меня, – прошептала я.

Его зеленые кошачьи глаза сверкнули в отблесках свечей.

– Надо было переодеться.

– Но кое-что ты оставил. – Я посмотрела на его распятие.

Его улыбка стала шире.

– Птенец не может сбросить все перья, пока не покинет гнезда.

Он встал боком, вытянул перед собой ногу, руку поднес к бедру и начал первые движения морески.

Он повел меня в танце. Наши ноги с детства помнили сложную последовательность шагов; музыка нашей испанской родины напоминала нам о нашем единстве, о том, что мы – Борджиа. Доверившись ему, я перестала чувствовать тяжесть собственных одежд.

Однако к концу танца я едва дышала, мой корсаж снова железной хваткой впивался мне в ребра. Мы повернулись к возвышению, все еще держась за руки. Отец смотрел на нас со слезами на глазах. Джулия ухмылялась, а Хуан, к моему удивлению, одобрительно улюлюкал. Он первый захлопал в ладоши, после чего все собравшиеся разразились бурей аплодисментов. Некоторые для вящего эффекта даже кричали: «Bravissimo!»

Потом Чезаре вынул свою потную руку из моей. Такое резкое разъединение наших пальцев заставило меня повернуться к нему. И тогда он тихо сказал:

– Теперь ты видишь, Лючия, какой огромной властью обладаешь?

Он сделал шаг назад и поклонился. Потом подошел к столу Хуана, и тот подал ему кубок.

– Тост за синьору и синьора Пезаро! – провозгласил Чезаре. – Пусть их счастье будет долгим и плодовитым. Buono fortuna![34]

Взлетели руки с кубками, вино плескалось через край. Будто пьяная, я вернулась к своему столу. Сжимая свой кубок, Джованни потрясенно смотрел на меня.

Папочка движением руки дал понять, что теперь и гости могут потанцевать. Первым откликнулся Хуан: потащил за собой свою безвкусно одетую женщину, и они принялись выплясывать с упоением, хотя и без всякого изящества. Они крутились, пока она не начала истерически хохотать, а фальшивые жемчужины не посыпались с ее наряда на пол.

И только тогда Джованни наклонился к моему уху и сказал:

– Ты хорошо танцуешь, жена.

Пробило полночь: час, которого я боялась, наступил. Традиционные для свадеб скабрезные шутки или пожелания хорошей охоты на брачной постели папочка запретил и во главе избранной группы кардиналов сам торжественно сопроводил меня и Джованни в палаццо Санта-Мария ин Портико.

Сердце колотилось у меня в груди; входя в спальню, я была готова упасть в обморок. Мой брачный покой устроили на втором этаже пустующего крыла: здесь стояла громадная кровать с пологом из красного шелка, а чехол подушечного валика имел рисунок в форме лепестков. В волнении я повернулась к babbo. Он ответил мне бесстрастным взглядом, а Джулия увела меня за разрисованную ширму, где вместе с моими дамами принялась снимать с меня свадебные одеяния. На развязывание шнурков, освобождение от корсажа, верхних и нижних юбок ушло, казалось, больше часа. Все молчали. Когда на меня через голову надели ночную сорочку, расшитую цветами, я с трудом сдерживала слезы.