мы шли в молчании. Она улыбнулась нам, прежде чем скрыться за створкой маленьких ворот, но ничего не сказала.

Нам с Марсеном всё ещё было по пути. Я уже собирался вспомнить про неотложные дела, но он меня опередил:

– Теперь слушай меня, – всё так же спокойно сказал он, продолжая неторопливо идти вперёд. – Ты в курсе, что за болезнь у Эгле?

– А ты что, запамятовал? – огрызнулся я.

– Я – нет. А вот ты, похоже, забыл, что она резонирует со всеми, кто звучит поблизости.

Не без труда, но всё же мне удалось саркастично улыбнуться:

– Какой же ты… думаешь, об этом можно забыть? Если только рядом с ней я понимаю, насколько всё плохо со мной?

Мои мимические усилия оказались напрасны, Марсен на меня не смотрел.

– Когда мы втроём, это не имеет никакого значения.

– Почему?

– Потому что я гораздо сильнее. В данном случае – громче.

Это не было угрозой или бахвальством. Просто факт. До которого я как-то не додумался. И вовсе не был уверен, что в этом стоило винить una corda.

– Когда я поблизости, – продолжал Марсен, – для Эгле нет ничего проще, чем творить звукомагию. Поверь, она всё делает сама.

– Она делает… что? – глупо переспросил я.

– Чудеса, – пожал плечами Марсен. – Не смотри на меня так, я тоже не сразу понял. Просто она выключает плеер не прикасаясь к нему. Думаю, она и сама не знает, что это невозможно без звукомагии.

– Невозможно?

Марсен фыркнул.

– Там кнопочки специальные есть, ты в курсе? Или как, думаешь, их туда на всякий случай вставили? Мало ли, вдруг звукомагия перестанет работать…

– Почему ты ей не объяснил? – В этот момент я даже был рад, что не могу испытывать сильные эмоции и выражать их. Так хоть голос не дрожит.

– Сегодня вот попытался, – невесело хмыкнул Марсен. – Расстроил её и разозлил тебя.

– Но ты мог бы хоть мне объяснить. Я бы не злился, – возразил я.

– Да, – кивнул Марсен. – Ты бы не злился. Ты бы сгрыз себя за то, что не можешь обеспечить ей нормальный резонанс. Потихоньку обращал бы свою кровь в яд, а мои песни – в небытие. А так хоть швырнул их в лицо мне же. Хотя бы тренируешься чувствовать. Пусть и не то тренируешь, вовсе не то… Но что поделать, большинству людей почему-то куда легче злиться и бояться, чем радоваться.

Я молчал, не имея ни одного внятного комментария в мыслях. Всё, на что меня хватало – медленно переставлять ноги. И то, наверное, только потому, что я повторял этот процесс за Марсеном. На несколько минут я самым настоящим образом превратился в его эхо. В очень пристыженное эхо. Оказывается, все эти проделки с облаками были не глупой снисходительностью самодовольного взрослого, а ещё один способ помочь. Глядишь, через некоторое время Эгле бы действительно смогла творить такие штуки.

– Сложная ситуация, это верно, – сказал Марсен, бросив взгляд на меня. – Но пока мы втроём, всё нормально. Эгле учит тебя радоваться, я – злиться. Равномерное развитие, правда, здорово?

– Угу, – хмуро согласился я. – Только непонятно, на кой мы сдались Эгле, такой могучей и самостоятельной.

– Не скажи, – Марсен снова поднял голову к небу, щурясь на закатное солнце, – ты ей нужен. Резонанс с более сильным звуком – это, конечно, хорошо. Но мало отношения имеет к самой Эгле. Моя мелодия ничего не говорит о ней. А вот дружба с тобой – это её собственное. Это про неё. Это то, что звучит в ней, когда молчит всё вокруг.

Даже как-то от сердца отлегло.

– А как так? – Всё же спросил я. – У нас же вроде как одинаковые мелодии.

– Глупенький, да? – Марсен скосил на меня глаза. – Опыт-то разный.

– Что-что?

– Опыт, – повторил Марсен. – Совокупность событий, которые с тобой случались и на которые ты реагировал. Или не реагировал. У меня он свой. У тебя – свой. Его у тебя никто не отнимет. В свою очередь, и я не могу заставить тебя увидеть мир моими глазами. Если бы это было не так, для Изначальной Гармонии не было бы смысла создавать два тела. Мы с тобой просто существовали бы в качестве одного и того же человека.

Я поёжился.

– Впервые в жизни благодарен за свой собственный нос, в смысле, опыт, – сказал я.

– Если такой нос достался мне вместо потребности бухтеть по любому поводу, то я тоже очень рад, – усмехнулся Марсен.

Скотина.

– Ладно, – буркнул я. – А что насчёт Эгле? Кто ты для неё в таком случае?

– Просто костыли, – пожал плечами Марсен. – Возможность тренироваться, пока она не услышит своё собственное звучание. Если я рядом, она не боится, что у неё не получится. В принципе, это может быть любой другой звукомаг. Думаю, я – даже не самый лучший вариант, иначе Альбин выбрал бы меня в качестве донора. Проблема Эгле только в том, что она не знает этого о себе. Она не знает, что способна на звукомагию. К счастью, она умеет играть по-настоящему. И когда она решила по-настоящему сыграть в звукомагию, у неё всё получилось. Честно говоря, самому было интересно, разгонит она тучи или нет.

Я остановился. Потому что снова готов был провалиться сквозь землю. Какой же я дурак… Ну как, как до меня не дошло?! Всё это время я думал только о том, что при Марсене Эгле может бегать и смеяться, и укорял себя за то, что лишаю её радости.

И снова оказалось, что я его не понял. Я-то думал, Марсен просто хотел показать Эгле, что можно творить со звукомагией. Подарить чудо авансом. А она, выходит, действительно сама со всем справилась.

– Почему… почему ты не сказал всего этого при ней?

Марсен наконец-то соизволил проявить эмоции. В частности, устало вздохнул.

– А тебе что, так хотелось снова сесть при ней в лужу? – язвительно поинтересовался он.

– Да кому какое дело, – пробормотал я, – ты ведь мог убедить её, что…

Марсен отмахнулся, поморщившись.

– Она и так уже мне не поверила. Нет ничего глупее попыток убедить птицу в том, что она умеет летать. Разве что унижать человека с синдромом una corda. Перед его лучшим другом.

О чистые квинты. Так вот кто у нас тут самый ужасный злодей. Вот кто опять всё испортил. Эгле была в шаге от самого настоящего чуда, почти держала его в руках, просто испугалась в последний момент. А я наступил на него и как следует потоптался. Чтоб ни искорки не осталось. Это я умею. Глушить и давить – это по моей