– А я тебе разве о нем не рассказывал?

– Нет.

– Ладно, тогда слушай. Был у нас командир с настоящей, но редкой русской фамилией Тараканов. Я не знаю, кому бы еще собственная фамилия так подходила – маленький, злопамятный, быстрый, вредный, с усищами навылет, которыми от возбуждения шевелит.

Одно только обстоятельство до какого-то времени отличало его от вышеназванного насекомого – не умел он летать. Ты же лучше всех знаешь, что любой таракан в безвыходном положении летает – приподнимает надкрылья, и – поехали, а наш вот не умел. Но недолго это длилось – научился.

Вышли мы в море, погрузились, походили, продули среднюю (группу ЦГБ), всплыли – рубка над водой торчит. Таракан – тут как тут – винтом наверх, и сигнальщика с собой прихватил.

Не успел выскочить – уже докладывает вниз: «Облачность – пять баллов, видимость – двадцать миль, море – пять баллов!»

Только он про море доложил, как оно и приключилось – волна с чудовищным грохотом ударила в рубку. Откуда она взялась – хрен ее знает – не волна, а просто девятый вал. После такого удара немедленно возникла Ниагара, подхватившая самого Таракана и визжащего сигнальщика, а потом – как вихрь в раковине – она сбросила их в люк центрального.

Они пролетели метров семнадцать до палубы, куда первым жопой, с удивительной жизненной силой, впечатался командир с выражением на лице «коробочная спичка – это мозг динозавра», а ему на плечи тут же сел счастливый идиот-сигнальщик. Весь центральный обомлел – в «каштане» еще слышится командирское: «Море – пять баллов» – а он уже, зараза, прилетел.

И главное, на обоих – ни одной царапины.

– Врешь!

– Ну разве что смещение всех подряд позвонков одновременно и новое любимое выражение.

– Какое?

– «Все, как люди, а мы – как хуй на блюде!»

Комендант Валабуев – подполковник, с вашего разрешения – расстегнул верхний крючок кителя, чтоб облегчить себе вгрызание в котлету.

Комендант был по-мужски красив (он знал это наверняка): внешний вид, виски с проседью, строевая подтянутость и прочее.

В городе о нем ведала каждая собака. И это было приятно. Он всегда обедал в этом ресторане. Офицеры обходили его за версту. Кому охота нарываться? Никому.

Комендант любил остановить офицера на улице и при народе проверить у него в фуражке наличие двух пружин.

Комендантом надо родиться, и не просто родиться, а родиться на гауптвахте, чтоб вошло в кровь и плоть.

Котлета поедалась мерными движениями, и пока это происходит, заметим, что город имел отношение к морю. Море повлияло и на коменданта: глаза его были подернуты военно-морской пленкой, а лысина своим обрамлением напоминала атолл – плюс-минус дельта плешь.

Оригинальные, пронзительные мысли редко вспучивали ему лоб, а если и вспучивали, то оставляли на нем зарубки – их было ровно пять – выражение лица строго уставное: правая бровь на полпальца выше левой, улыбка – редкая гостья – только на ширину приклада.

Уставы, инструкции, наставления и директивы добавляли твердость взгляду и колючесть носу.

Комендант приступил к компоту.

И вот, когда он совсем уже собирался, прополоскав им рот, его же и проглотить, появились полковники морской авиации и с ними какой-то седоватый хрен в гражданке.

Бог с ней, с авиацией, но полковники, расположившись напротив, не только не обратили на коменданта никакого внимания, они еще, рассевшись, немедленно поставили на стол две бутылки коньяка.

Полуденная пленка спала с кошачьих глаз коменданта, он чуть не подавился компотом, и ноздри у него задышали, как у сивки-бурки.

– Товарищи полковники! Прекратите! – сказал комендант, а соседний столик на это никак не отреагировал.

– Товарищи полковники!.. – опять ничего, если не считать того, что седовласый обернулся и сказал буднично:

– Не мешайте обедать.

– А я не с вами разговариваю. Товарищи полковники!.. – коменданта мог теперь остановить только танк. И танк появился.

– А вы мешаете обедать! – седовласый чуть повысил тон.

Ресторан замер. Существует некоторое математическое ожидание ужаса, которого начисто лишены коменданты.

– ПА-ДАИ-ДИ-ТЕ СЮ-ДА! – сказал седовласый тоном, понятным всем Вооруженным Силам.

Комендант что-то почувствовал, но не до конца. Он подошел. Седовласый достал документ и сунул его коменданту.

– «Маршал авиации… заместитель Министра обороны…» – вот теперь он почувствовал все до конца, и конец тот у него в глазах завиднелся. Лицо отупело по стойке «смирно», глаза навылет.

– Есть! – взвизгнул он и совершил головой роющее движение. Брось его теперь наземь – выроет канаву. – Есть!

– У вас есть с собой записки об арестовании? – спросил его седовласый.

– Есть! – взвизгнул комендант. – Есть! Есть! – его заклинило.

Седовласый написал в записке: «Командующему! Комендант арестован за нетактичное поведение в ресторане!»

– Идите! – сказал седовласый.

– Есть!

Комендант вышел из ресторана приставными шагами.

На лбу у него немедленно появилась еще одна зарубка.

Последняя. На всю жизнь.

Ах, как хорош север летом, когда тугие лучи солнца бьют и бьют сквозь внезапно набежавшую тучку и освещают тундру – мох, ягель, кустики березы и озера, озера до горизонта – маленькие, мелкие, и такие, и большие, и глубокие, как расщелины.

И скалы, сверкающие вкраплениями кварца, а на них, словно вшитые, лапки брусники, а под скалами голубика, черника, морошка. Вышел на полчаса в тундру – и готово ведро.

И осень хороша – тундра красная, желтая от листьев и голубая и алая – от ягод.

А сколько грибов – пропасть грибов, просто пропасть.

А сколько рыбы – в озерцах, озерах, речушках, речках и в море.

А зимой – лисы-песцы-росомахи-куропатки, и всполохи северного сияния – задрал голову и стоишь-стоишь – неимоверная, невозможная, побеждающая все красота.

Много чего на севере есть, ой как много. Баб только нету.

И вот в отсутствие баб одинокий прапорщик договорился с одним ненцем, что тот за литр спирта ему свою жену на сутки уступит.

Ненец привел жену, а прапорщик ее помыл, нацедив воду с батареи – все равно другой воды нет – в детскую ванночку, потому что мала та девчушка необычайно.

Помыл и незамедлительно выебал самым неординарным образом.

На другой день ненец забрал жену и в тундру отбыл.

Но потом он явился к начальству: «Ваша офицера моя жена помыл, и теперь она заболел. Как оленя пасти?»