Что теперь будешь делать?

Я провел рукой по волосам.

— Для начала — с тобой разберусь. А эта… Подождет, не сломается.

Ива некоторое время молчала, так что мне показалось, будто она уснула.

— Спасибо, — наконец, проговорила девушка.

Это было первое «спасибо» от Иволги за два месяца нашего общения. «Спасибо», прозвучавшее в темноте хриплым и тихим голосом. Очень важное и грустное «спасибо».

— За что?

— За всё. За то, что позвонил тогда. Пошел встретить. Тащил на себе домой. Возился потом, да и сейчас возишься. Я… Ты не должен был. И после всего этого ты говоришь, что сначала я, а потом твоя Лена. Это приятно и ценно. Спасибо.

— Да ладно тебе… — я почувствовал, уже во второй раз, как краснеют щеки.

Иволга не спешила продолжать разговор. Ещё с минуту или две мы провели в густой, махровой тишине.

— Я налажала, Кедр, — голос у подруги дрогнул и она судорожно вдохнула.

Я понял, что Ива готова заплакать, поэтому обнял её и подтащил к себе, усадив на колени. Девушка прижалась к моей груди, спряталась в неё лицом.

— Я не должна была воровать. Думала, что свободна, но на самом деле просто… Просто делала, что хочу!

— Ну, так в твоем понимании — это же и есть свобода…

— Именно! — громко зашептала Иволга. Словно в безумии, она заговорила быстро и не прерываясь: — Я думала, это свобода, но это же просто зло, понимаешь? Меня ножом ударили, и я тогда поняла: если все так, как я считаю, то я сама виновата, что меня, может, убьют! Но я же не виновата, я на нож не прыгала, я не могу быть виновата, я, я, я… — дальше Ива говорить не смогла, просто прижалась ко мне и мелко задрожала.

Обняв подругу крепче, я стал гладить её по коротким волосам, по шее и спине, успокаивая, как умею. Вскоре дрожь у Иволги прошла, и, когда девушка оторвалась от груди и посмотрела на меня, её глаза были сухи.

— Я налажала. Неправильно определила границы свободы. И теперь не знаю, как быть.

Я положил ладони ей на щёки и посмотрел в глаза.

— Найти новые границы. Быть сильной, умной, смелой. Быть тобой, невыносимой Не-птицей…

Ива вздрогнула и буквально выскочила из рук.

— Что?! Ты откуда это взял?! — почти взвизгнула девушка.

— А? — я настолько удивился резкой перемене, что даже понять ничего не успел.

— Как ты меня назвал сейчас?! — Иволга прижалась спиной к противоположной стене. — А ну, повтори!

До меня дошло.

— Не-птица?

— Откуда?! — Ива, кажется, готова была рвануться прочь из комнаты от любого резкого движения или звука.

Я медленно поднял руку ладонью вверх.

— Ты сама себя так назвала, когда бредила. Я случайно повторил сейчас.

Девушка заскулила и, моментально ослабнув, спустилась по стенке на подогнувшихся ногах.

— Понятно.

Я подождал для приличия с полминуты, потом все-таки спросил:

— А что тебя так напрягло?

Иволга нервно засмеялась.

— Я от этого прозвища бежала через всю страну, а тут ты его вываливаешь. Действительно, чё это меня напрягло?

— А, — умно отозвался я.

Ива глубоко вздохнула, взъерошила волосы левой пятерней — и пояснила:

— Отец так орал. Ну типа: «Хватит витать в облаках!» или «Спустись на землю!». Но любимой, коронной фразой у него была: «Ты не птица, хватит уже!». Типа это очень много значит, представляешь? — она снова истерически усмехнулась. — А когда наказывал, ну, запирал там, или… Бил… Заставлял это говорить. Стояла и твердила: «Я не птица, не птица, я не буду витать в облаках, я не буду выдумывать, я не птица»… — рассказ прервался. Иволга сидела и снова дрожала, глядя перед собой.

Я не стал дожидаться продолжения — просто встал и взял девушку на руки.

— Всё, на сегодня достаточно. Выспимся, отдохнем. Утро вечера мудренее…

Мы легли. Дрожать Ива прекратила нескоро, зато потом уснула почти сразу. За остаток ночи она больше не сказала ни слова.

Глава 9. Нервная

Прошло ещё две недели, прежде чем Иволга восстановилась окончательно. Нездоровая бледность отступила, температура больше не поднималась, и мелкая уже снова исчезала из дома по своим делам. Воровать перестала, и я вздохнул спокойно. Зато Ива записалась в библиотеку (под чьим именем — неизвестно), набрала книг по философии и некоторой декадентской литературы. Теперь наши вечера проходили так: я писал сценарии, а Иволга, закинув ножки на спинку кровати, листала очередной томик, время от времени цитируя что-нибудь о свободе.

— «Свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится»! Демокрит.

— Не надеется и не боится только мертвый, — отвечал я.

Иволга согласно хмыкала и снова углублялась в чтение.

Об отце мы больше не говорили. Могло показаться, что Ива нисколько не изменилась, но временами я замечал тот её взгляд — потерянный и испуганный. Правда, теперь в нем считывалось упрямое желание, какой-то вызов самой себе. Иволга искала собственную свободу, и чем дальше заходила, тем больше разочаровывалась. Но отступать она не собиралась.

Рана совсем затянулась, оставив на плече у Ивы толстый рубец. Подруга часто смотрела на него, обводила пальчиком, загипнотизированная собственным повреждением. Обычно после этого она грустила. Приходилось вставать и обнимать мелкую, прятать лицом на груди.

— Не смотри. Ты всё равно красивая.

Иволга говорила что-то благодарное и успокаивалась на час-два. Потом начинала тренировать руку. Рука поднималась не до конца, и Иве было больно. Я пробовал делать массаж, но мелкой не понравилось. Зато неплохой комплекс упражнений предложил Рус.

Руслан вообще к нам зачастил, и мне это нравилось все меньше. Напрямую Иволге он так и не признался, зато стал дарить небольшие подарочки: шоколадку там, или книжку очередного Кафки или Ницше. Я пытался поговорить с другом, но разговоры об Иве почти моментально сводились им к поездке в Германию. Руслан занял двойственную позицию: сначала расписывал, какие в Германии передовые технологии,